Тюрьма

— Алло! Альбер?.. Могу я переговорить со свояком?.. Да, знаю, мне надо сказать ему несколько слов. Непрерывный поток людей, как и следовало ожидать. Должностные лица, депутаты, может быть, даже министры: Бланше занимали важное место в этой иерархии. Трудно предсказать, до каких вершин они еще поднимутся.

Отчего Ален усмехнулся? Ведь он им не завидует. Он ни за что не согласился бы стать таким, как они. Он их терпеть не может. Более того: презирает за приспособленчество, за все компромиссы, на которые они идут во имя карьеры. Он определял Бланше одним словом- «дерьмо» и любил повторять: «От них смердит».

— Говорит Ален. Прости, что побеспокоил.

— Да, для меня это очень трудный, мучительный день и…

— Именно поэтому я и решил тебе позвонить. Вокруг дома, наверно, толкутся фотографы и журналисты.

— Полиция пытается держать их на расстоянии.

— Мне, пожалуй, не стоит у тебя показываться?

— Я тоже так считаю.

— Что касается завтрашнего дня…

— Нет, нет, на похоронах тебе присутствовать не следует.

— Это я и собирался тебе сказать, поскольку я муж убийцы. А кроме того…

Какой бес в него вселился?

— Это все, что ты хотел мне сообщить? — прервал его Бланше.

— Да, все. Поверь, я огорчен до глубины души. Повторяю: я здесь ни при чем. В этом теперь убедилась и полиция.

— Что ты им еще рассказал?

— Ничего. Просто были допрошены мои сотрудники. И полицейские побывали на улице Лоншан.

— Ты думаешь, эти подробности доставляют мне большое удовольствие?

— Мои соболезнования, Ролан. Передай тестю: я сожалею, что не могу повидаться с ним. Он хороший человек. Если я ему понадоблюсь, он знает, куда звонить.

Бланше, не прощаясь, повесил трубку.

— Это был муж?

— Да, мой свояк.

В глазах Минны блеснуло что-то, похожее на насмешку.

— Чему ты улыбаешься?

— Так. Вызвать такси и отвезти чемодан? Ален заколебался.

— Нет, лучше уж я поеду сам.

Как-никак, а все-таки он и Мур-мур были привязаны друг к другу. Вероятно, это была не любовь, не то, что люди называют любовью. Просто Мур-мур в течение многих лет жила подле него. Всегда была рядом.

Как это она сказала Рабю? «Я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то лишь на суде, но там мы будем далеко друг от друга».

А если ее оправдают? У Рабю слава: девять из десяти его подзащитных непременно бывают оправданы.

Ален мысленно увидел, как входят друг за другом в зал судья, заседатели, прокурор, присяжные. Вид у них торжественный и значительный. Старшина присяжных с расстановкой читает:

«По первому пункту обвинения… невиновна… По второму пункту обвинения… невиновна…»

Шум в зале, быть может, крики протеста, свистки. Журналисты протискиваются сквозь толпу и бегут к телефонным кабинам.

А она? Что тогда она? Он уже видел: вот она стоит в темном платье, а может быть, в костюме, между двумя конвойными. Что же она сделает?

Рабю повернется к ней, пожмет руку. А она? Будет искать глазами Алена? И что сделает он, Ален? Будет стоять и смотреть на нее?

Или, может быть, она улыбнется кому-то другому?

«…Передайте, что я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то лишь…»

Куда она пойдет? Сюда, где все ее вещи лежат на привычных местах, она не вернется. Пришлет за вещами или отправит ему список, как сегодня утром?

— О чем вы задумались?

— Ни о чем, крольчонок. Он похлопал ее ниже спины.

— У тебя крепкие ляжки.

— А вам что, нравятся дряблые? Он чуть не… Нет, не теперь. Надо ехать на улицу Рокетт.

— До скорого.

— Обедать будете дома?

— Вряд ли.

— Тогда до завтра.

— Ну что ж. До завтра, крольчонок.

Ален помрачнел. Значит, он снова вернется в пустую квартиру, будет сидеть один, глядя на огни Парижа, потом нальет себе последний стакан и отправится спать.

Он посмотрел на девушку, покачал головой и повторил:

— До завтра, крольчонок!

Ален вручил чемодан равнодушной надзирательнице, сел в машину и поехал по каким-то малознакомым улицам. Минуя ограду кладбища ПерЛашез, где на ветвях тут и там еще висели поблекшие листья, он подумал, не здесь ли завтра похоронят Адриену.

На каком-нибудь кладбище у Бланше наверняка есть фамильный склеп. Этакий внушительный монумент из разноцветного мрамора. Ален звал ее не Адриеной, а Бэби. Ведь и она была всего-навсего еще одним занятным зверьком в его зоологической коллекции.

Через несколько минут Мур-мур откроет чемодан и с серьезным лицом, нахмурив брови, станет раскладывать платья и белье.

Устраивается на новом месте. У нее теперь своя, отдельная от него жизнь. Он безуспешно пытался представить себе ее камеру. Собственно, он ничего не знал о порядках в тюрьме Птит-Рокетт и досадовал на свою неосведомленность.

Дали ли ей свидание с отцом? Интересно, как они говорили? Через решетку, как показывают в кино?

Он очутился на площади Бастилии и направил машину к мосту Генриха IV, чтоб затем проехать вдоль Сены.

Пятница. Еще неделю назад, как почти всегда в этот день, он с Мурмур катили в своем «ягуаре» по Западной автостраде. Маленькие машины хороши для Парижа. Для дальних поездок у них был «ягуар» с откидным верхом.

А она вспоминает об этих поездках? Не пришла ли она в отчаяние от мрачной обстановки, которая теперь ее окружает? От постоянного, неистребимого запаха хлорной извести?

Выбросить все это из головы! Она решила не видеть его. Он и глазом не моргнул, когда Рабю передал ему ее слова, но у него по спине пробежал холодок. Слишком многое стояло за этими словами!

В сущности, Мур-мур, подобно некоторым вдовам, вероятно, испытывает теперь чувство освобождения. Она вновь обрела себя, свою личность. Она не будет больше жить на привязи при другом человеке, звонить ему по два раза в день и потом ехать на свидание с ним.

Она перестанет быть бессловесной. Отныне будет говорить не он, и не его станут слушать, а ее. Уже сейчас она для адвокатов, судей, надзирательниц, начальницы тюрьмы лицо самостоятельное и представляет интерес сама по себе.

Когда сворачиваешь с автострады, дорога ныряет в лес. Там, за рощей, посреди лугов стоит их «Монахиня». В прошлом году на рождество они купили для Патрика козу.

Мальчик большую часть времени проводит с садовником, добряком Фердинандом. С ним ему куда интереснее, чем с няней, мадемуазель Жак. Это ее фамилия — Жак. Патрик зовет ее Мусик. Вначале это коробило Мурмур. Она была всего-навсего «мамой», а самым главным лицом для Патрика была Мусик.