Тюрьмы и ссылки
Шрифт:
– Не получаю. По вашему же распоряжению.
– Откуда же деньги?
– Захватил с собой при аресте.
– Замечательные калоши!
Мне надоели эти шпильки и я сказал:
– Не понимаю, гражданин следователь Шепталов, какое отношение имеют эти калоши к предъявляемым мне обвинениям?
– Ближайшее отношение. А именно: вы и на все серьезные вопросы обвинения отвечаете столь же правдиво, как и на вопрос о калошах?
– На серьезные вопросы я и отвечаю серьезно. А история с калошами вам известна, очевидно, во всех подробностях, но я не намерен о ней говорить.
– Нам
– Ну а теперь поговорим по серьезному.
Серьёзное заключалось в новом обвинительном пункте, не занесенном в обширный протокол 2-3 ноября. Произошел следующий диалог.
– Вам известно, что ваш личный секретарь и сообщник по идейно-организационному центру народничества Д. М. Пинес в январе месяце этого года был вторично арестован в своей архангельской ссылке?
– Известно.
– А что жена его, женщина-врач, была арестована в Ленинграде в апреле этого года - вам тоже известно?
– Тоже известно.
– Как вы полагаете, за что она арестована?
{321} - Вероятно, за то, что она жена своего мужа.
– Этот ответ столь же правдив, как и ваши ответы о калошах. Вы прекрасно знаете, за что она арестована.
– Нет, не знаю.
– Нет, знаете.
– Нет, не знаю.
– За то, между прочим, что в апреле прошлого 1936 года она предоставила свою квартиру на 4-ой Советской улице, в доме No 8, квартира 11, для тайного и с контрреволюционными, заговорщицкими целями свидания вашего с академиком Тарле.
Пора было бы перестать чему бы то ни было удивляться в недрах ГПУ и НКВД, но я был поражен таким сообщением. Академик Тарле, persona gratissima y кремлевских заправил, процветающий и благоденствующий, большевикам "без лести преданный", вошедший в особенный фавор после академического разгрома, имеющий доступ к "самому Сталину", неоднократно приглашаемый в Кремль - и вдруг обвинение в контрреволюционном заговоре! Поразительно! Но я-то тут причем?
– Раз вам всё известно, - сказал я, - то известно и содержание разговора между академиком Тарле и мною во время этого свидания?
– Известно. Гражданин Тарле нащупывал почву, согласитесь ли вы принять пост заведывающего министерством народного просвещения в том демократическом правительстве, которое должно заблаговременно быть организовано на случай крушения советской власти при возможной предстоящей войне.
– А что ответил я - тоже известно?
– Тоже известно. Вы ответили, что вполне сочувствуете идее демократического правительства, но желали бы быть более посвященным в его структуру и в его организационную деятельность.
– И при свидании этом никого третьего не было?
– Не было.
{322} - Значит все это вы узнали из показаний самого академика Тарле?
– Откуда бы ни узнали!
– Во всей этой сказке из тысячи и одной ночи есть только один верный пункт...
– Ну, вот видите! Хоть один, да есть! Какой же?
– Тот, что с февраля по май прошлого 1936 года я, действительно, бывал в Ленинграде, так как приехал из Саратова в Пушкин по случаю тяжелой болезни жены.
– Прекрасно! Значит в это время вы могли быть и на свидании с академиком Тарле?
– Мог быть. Кроме того,
я мог быть и на собрании артистов драматического театра для выработки репертуара на предстоящий сезон, мог быть на вершине Исаакиевского собора, мог быть на опере "Кармен". Мог быть - но не был. Что же касается свидания с академиком Тарле, то довожу до вашего сведения, что не встречался с ним никогда в жизни, не видел даже его фотографии и не знаю, с бородой он, или бритый, с шевелюрой, или лысый... А организация демократического правительства и предложение мне участвовать в нем - это, извините, такая смехотворная шутка, которой никто не поверит.– И однако это факт. Но все же вы признаете, что в апреле 1936 года бывали в Ленинграде?
– Бывал.
– И посещали квартиру женщины-врача, гражданки Пинес на 4-ой Советской улице, в доме No 8, квартира No II?
– Посещал не квартиру, а хорошую мою знакомую, жену моего друга, Р. Я. Пинес.
– Значит - посещали. Так и запишем. Итак - пишу: "Сознаюсь, что в апреле прошлого 1936 года был в Ленинграде и посещал квартиру гражданки Пинес"...
– Такого протокола я не подпишу.
– Почему? Ведь вы же признали этот факт?
{323} - Не "признал" и не "сознался", а установил.
– Никакой разницы нет.
– Громадная разница. Если "сознался", значит в чем-то виноват. А я ни "сознался", ни "признался", а просто утверждаю те факты, которые, действительно, были. Сознаться мне не в чем; все это совершенная фантастика.
– Вы тонко разбираетесь в этих глаголах. Обойдемся совсем без них, предлагаю вам подписать чистосердечно такой первый пункт протокола: "В апреле 1936 года, временно пребывал в Ленинграде, имел в подпольной явочной квартире женщины-врача гражданки Пинес (следует адрес) свидание с академиком Е. В. Тарле, с которым вел беседу по поводу участия моего в ответственном министерстве после свержения советской власти"...
– Вы смеетесь надо мной. Такого факта никогда не было и не могло быть.
– Значит, вы упорствуете в запирательстве?
– Значит, упорствую в правдивых показаниях.
Я так подробно привел этот диалог, чтобы хоть один раз показать, из каких нелепых и мучительных ненужностей и мелочей были сотканы все допросы. Этот допрос закончился тем, что был подписан протокол, начинавшийся словами: "Отказываюсь признать, что"...
– а дальше шла формулировка следователя.
Так вот, между прочим, оказалось, где была разгадка непонятной для меня два месяца тому назад фразы Реденса о том, что я целюсь на какой-то министерский пост!.. Какая же однако все это неумная шутка!
Подводя итоги этому и предыдущему допросу, следователь Шепталов сказал:
– Итак, вы не желаете ни в чем сознаться, в то время как тщательно проверенные факты все говорят против вас. Этим вы сами себя губите. Обдумайте все это еще и еще раз. Если бы вы пошли нам навстречу, {324} ваша участь была бы смягчена; вы не очень стары, мы дали бы вам возможность плодотворно работать еще лет десять-пятнадцать. А если нет - пеняйте сами на себя. Мы выбросим вас, как ненужную тряпку, в корзину истории и никто никогда не вспомнит вашего имени.