У бабушки, у дедушки
Шрифт:
— Пей,— говорила мама.— Козье молоко — полезное.
Многие ребята тогда неделями не видели молока. Ни коровьего, ни козьего, никакого.
А из Манькиного вымени исправно выдаивалось каждый день две кринки: одна утром, другая вечером.
Козье молоко более густое, чем коровье, жирнее и обладает своим особым вкусом, который многим не нравится, а я так приохотился к нему, что когда потом пришлось пить молоко коровье, мне оно долго не нразилось, и я все вспоминал Маньку. А о том, что козье молоко полезное, мама слышала от врачей.
Я рос бледным, малокровным, и мама подмешивала в молоко толокно — толченую овсяную муку с сахаром; эту болтушку я и пил. И не знаю,
Манька стала моей кормилицей. Наверное, благодаря Маньке я и вырос такой большой, высокий, здоровый да сильный.
Манька и афиши
Манька обладала удивительной способностью. Ее можно было почти не кормить, но она все равно давала молоко.
Ела Манька все, что попадется. Сено. Траву. Веточки молодых деревьев. Палки. Солому. Веники. Подстилки, о которые обтирают ноги. Но больше всего ей нравились афиши.
Вообще, мне кажется, козы неравнодушны к бумаге. Увидят клочок бумаги, обрывок старой газеты — непременно подберут и сжуют. Есть трава — нет, сперва слопают бумагу.
Театральных афиш в нашем городе расклеивалось тогда не слишком много. Зато висела масса всяких объявлений, нужных и не очень нужных.
Объявления и афиши тогда клеили на специальные круглые афишные тумбы — заборы не пачкали; Манька подойдет к тумбе, осмотрится, оглядит слева направо — ознакомится, важное распоряжение, . необходимое, или не очень, ухватится за краешек губами, тррр — и половины нету, оборвет и сжует. Объест низ — примется за верх, стоя на задних ногах и упираясь передними в тумбу, и так обглол^ет все дочиста, до старых потемневших и растрескавшихся досок. Иногда, ухватив афишу за уголок, Манька сразу срывала ее всю, изжевав, немедля бралась за следующую, и... тумба вмиг оставалась голенькая, как будто на ней никогда ничего и не было. Лишь кой-где болтались лоскутки. Но и они быстро исчезали в ненасытной Манькиной утробе.
Клеили афиши простым грубым клеем, замешанным на отрубях и на мякине, мазали толсто, не жалея, иногда один слой афиш накладывался на другой, образуя сплошную толстую корку, и, вероятно, все это казалось Маньке очень вкусным.
Покончив с одной тумбой, Манька отправлялась к другой. И так за день она успевала обойти весь город.
Наевшись досыта разных циркуляров и распоряжений, она возвращалась к вечеру домой с полным тугим выменем. А с утра снова отправлялась на промысел. Аппетит у нее всегда был отменный.
Манька и соседи
Но, наверное, самой удивительной способностью Маньки было ее умение появляться там, где ее меньше всего хотят и ждут.
Весь город знал нашу Маньку.
Ее видели даже в окрисполкмовском дворе... Там всегда стояло много подвод, приезжали разные уполномоченные из села, хрустели сеном кони. — ну, и, конечно, Манька тоже не теряла времени даром: каждый оброненный клочок сенца на земле — ее; нет на земле — заберется в кошеву или телегу, не сплошает!
Манька проникала всюду. Для нее не существовало заборов, закрытых ворот, сторожей с ружьями и длинными хворостинами, сварливых домашних хозяек, бдительно следивших за тем, чтобы кто-нибудь чужой не забрался в их огород.
Манька всегда найдет либо подкоп, либо щель в заборе. Ее выгонят в одном месте — она лезет в другое. Караулят с этой стороны — зайдет с противоположной, а своего добьется. Все равно заберется и наестся, а после неторопливо, важно, как вполне добропорядочная и уважаемая
особа, шествует домой. По виду и не определишь, чего она сегодня опять натворила. Явится, заглядывает в окно и просит: «Ме-е-е! Пускайте!» Да так требовательно, словно хочет сказать: «Что вы, не видите? Это я...»Козы — озорные н вороватые существа, но Манька превосходила всех.
С нею без конца что-нибудь случалось. То она заберется на сеновал, там ее закроют, не заметят, потом ищут, с ног собьются, а она сидит тихонько: что ей беспокоиться — еды много, не каплет! То проберется на кухню дзерь летом обычно стояла открытой), стянет там что-нибудь со стола из-под носа у бабушки, бабушка выходит из себя, теряется в догадках, куда что подевалось, а Манька уж опять выглядывает украдкой из-за косяка — нельзя ли поживиться еще...
Однажды съела домовую книгу. Книга лежала на подоконнике, Манька подобралась, попробовала — годится, листок за листком, и сжевала всю.
Пришёл участковый милиционер проверить, все ли в порядке с пропиской, а от домовой книги один корешок остался. Чуть-чуть не поплатились штрафом!
Соседки постоянно жаловались на Маньку. Это вынудило маму надеть на шею козе что-то вроде треугольного хомута-рогатки с торчащими концами, которые должны были помешать Маньке проникнуть через какую-нибудь лазейку. Навешивали и длинную палку; коза идет, палка болтается между ног, конец волочится по земле. Полезет — зацепится. Да, но это могло остановить кого угодно, только не нашу Маньку.
Ох и пакостлива,— говорила бабушка.— Блудня.
Но если бы Манька была другой, что бы она ела? Нет, ее, конечно, кормили, и все-таки? И что пил бы я? И вообще, что можно требовать от козы?!
К черту! Продам ее! — бранился отец, но, конечно, не продавал. Как бы мы стали жить без Маньки?
Настоящая война разгорелась у Маньки с соседом Куркиным. Очень ворчливый был сосед. Наши дома стояли рядом, и Манька каждый день проходила у Куркина под окнами. Перед домом был палисадник, росли кипрей, другие дикие цветы. Манька идет, морду просунет между досками, сколько успеет, рванет — и дальше. Куркин все грозился подкараулить ее и вздуть. Но Манька была хитрее. Увидит его — сейчас же перебежит на другую сторону улицы, идет да еще мекает. Как дразнится.
Раз все-таки ему удалось изловчиться, огреть ее. Она вприпрыжку припустила прочь, он — за ней. Гнался с полквартала, потом отстал. Задохся.
Иди, иди! Еще оглядывается!
А она, и вправду, пробежит несколько шагов — оглянется, пробежит — оглянется. Он отвернулся, стоит. Вдруг кто-то как даст ему под коленки! Он руками взмахнул и опрокинулся через подворотню. Поднялся, кряхтит. Ушибся. А Манька уж далеко. Отплатила ему. Потому и оглядывалась. Он посмотрел в сторону, а она тотчас назад и — бац рогами!.. Не зевай!
Ох и зол он был на нее! А после восхищался:
Ну и коза, ну и коза! Тоже самолюбие! Умна, умна...
Пересилила его,— посмеивалась бабушка.
Манька и охотники до чужого молочка
Мы все опасались, как бы кто-нибудь не свернул нашей козе рога в отместку за ее проделки.
В старое время в деревнях кулаки-богатеи придумали такую казнь для блудливой скотины. Скажем, забежит в их огород чужая овца или коза, поймают, свернут рога — на, живи, как можешь. Животное чувствует ужасную боль, голова у него горит, как в огне. Нередко после этого может и погибнуть, а уж комолым останется на всю жизнь, то есть без рогов, это уж непременно. Чужую скотину не жаль; не жаль и людей, которые, быть может, из-за этого зверства остались без своей кормилицы-поилицы.