У Белого Яра

Немного погодя там раздался топот многих ног. Дверь распахнулась, и в горницу, подталкиваемый дулом винтовки часового, вошел Пичугин. Вслед ввалились Корочкин, Менщиков и приотставший Тюлень. Корочкин сел на стул, а хозяин дома и гость робко встали позади.

Пичугин был босой, со связанными руками, в разорванной гимнастерке. Лицо бледное, осунувшееся; от левого виска через всю щеку, багровел глубокий шрам.

Весь вид его говорил о недавно перенесенных физических страданиях, но глаза, как и прежде, смотрели чуть насмешливо. В них искрилась упрямая, несгибаемая воля и ничем неистребимая жажда жизни.

— Как стоишь, хам? — крикнул Корочкин. — Перед тобой не мужичье отродье, а офицеры!

— Штабс-капитан, — спокойно отозвался Пичугин, — вам не мешало бы поучиться у «мужичьего отродья» обращению с людьми.

— Что? Что ты сказал?! — рванулся из-за стола штабс-капитан, но, потеряв равновесие, плюхнулся на стул. Осоловелыми глазами он скользил по лицам, никого не узнавая. Встретившись с пронзительным взглядом Пичугина, вздрогнул, трезвея.

Выдержав паузу, Корочкин поднялся и, поддерживаемый Менщиковым и Тюленем, пересек горницу, остановился перед Дмитрием.

— Слушай, ты! Песенка твоя спета. Ты можешь рассчитывать только на наше снисхождение...

— Любопытно! Что же для этого требуется?

— Избавьте крестьян, поверивших вашей агитации, от лишних жертв. Пожалейте народ...

— С чего бы это вас вдруг заинтересовала участь простого народа? — насмешливо прервал Пичугин.

Спокойно-иронический тон Пичугина взорвал Корочкина. Теряя самообладание, он перешел на крик:

— Завтра господин Менщиков соберет сельский сход. Предлагаю выступить и призвать крестьян добровольно сдать оружие! Знайте: во всех деревнях мы уже взяли заложников, в случае вашего отказа они будут публично высечены... Понятно?!

У Дмитрия в нервном тике забилась левая рассеченная бровь, но он быстро овладел собой.

— Не утруждайте себя, штабс-капитан! Я — большевик и ни на какую сделку с вами не пойду. Мы — враги! А что касается народа... Народ сам знает, что ему делать!

— Не упрямьтесь! — продолжал Корочкин. — Партизаны рано или поздно сами вернутся домой. Что поделаешь — мужики! У каждого хозяйство, семья...

— Господин штабс-капитан, — заюлил Менщиков. — Вот списки... тут в точности помечено... Мы с кумом укажем...

Выдернув из кармана пиджака два замусоленных листка, Менщиков, боязливо косясь на Пичугина, торопливо совал их в руки Корочкина. Тот угрожающе шагнул к арестованному, процедил сквозь зубы:

— В последний раз спрашиваю: призовете крестьян к повиновению?

Взгляды их скрестились. Корочкин воровато отвел глаза в сторону и, задохнувшись от бешенства, взвизгнул:

— Двадцать пять шомполов!

...По пыльному проселочному тракту медленно тащится скрипучая крестьянская телега. На ней, горланя песни, небрежно развалились штабс-капитан Корочкин, ротмистр Гусев, подпоручик Манжетный, прапорщики Музыка и Шубский (Золотушный накануне выехал в Курган с донесением в контрразведку о разгроме отряда Пичугина).

Время от времени кто-нибудь из них черенком плетки тычет в спину возницу, деревенского парнишку лет четырнадцати; тот с перепугу начинает нахлестывать лошадь. Вздрогнув потными впалыми боками, она неохотно прибавляет ходу. Офицеры надрывно хохочут, наблюдая, как за громыхающей телегой, увязая в песке, тяжело шагает Дмитрий. Его руки туго стянуты сыромятными ремнями; один конец их привязан к задней подушке телеги, другой держит верховой конвоир, едущий по обочине дороги.

«Потеха» длится несколько минут. Дмитрию они кажутся целой вечностью. При малейшем натяжении ремни впиваются в запястья, от боли цепенеют руки, будто зажаты они в тиски и кто-то безжалостный продолжает закручивать их. Стиснув зубы, чтобы не кричать, Дмитрий упрямо смотрит в одну точку — на заднее правое колесо. Деревянные спицы крутятся так быстро, что и не разглядишь, но вот вращение замедляется, и наступает момент, когда колесо лениво очерчивает круг в такт неторопливому шагу лошади.

Наконец-то можно передохнуть!

Мокрые пряди волос выбились из-под фуражки на лоб, пот струится по вискам, мешает смотреть. Движением головы Дмитрий пытается отбросить волосы, но они упрямо лезут и лезут на глаза. Как хочется размять отекшие руки, но с трудом удается пошевелить лишь кончиками пальцев.

В памяти мелькают разрозненные картины минувшего. Он смотрит на себя как бы со стороны, глазами другого человека, стремясь понять и оценить свои поступки. Он будто слышит чей-то голос: нет, ты не погрешил против партийной совести!

...В детстве Дмитрий любил слушать тайные беседы ссыльного студента из Казани, которого в деревне называли смутьяном, а что это значило, Дмитрий тогда не понимал. Да и зачем про то знать мальчонке, если человек, почему-то избегаемый взрослыми, добр с детьми? Студент был хворый и такой худенький, что, казалось, толкни его посильнее и он переломится в пояснице. А как кашлял бедняга! Бывало, приложит платок к губам, на нем сразу выступит мокрое красное пятно. Кровь... Спрячет платок и ласково улыбнется: «Учился я, ребятки, с Володей Ульяновым. Был он у нас вожаком». И начнет рассказывать о юноше-революционере, словно сказку о русском богатыре, который собирает несметную рать храбрецов, чтобы сокрушить злых людей на всей земле. «Придет это время, верьте мне!» — говорил он ребятам. Студент умер от чахотки, священник отказался отпевать, и похоронили его на скотском кладбище...

Много лет спустя Дмитрий снова услышал об Ульянове-Ленине. Только теперь о нем рассказывал не пришлый человек, а свой, деревенский. То был солдат Южаков, живший по соседству с домом отца. Военную службу проходил он в Порт-Артуре. За распространение ленинской «Искры» среди солдат был сослан на каторгу на Нерчинские рудники. Закованный в кандалы, в полосатом арестантском халате, он два года надрывался на непосильных работах. А затем — «вольное поселение» в Моревской волости и лишение гражданских прав. Паспорт, выданный политкаторжанину, помилованному по случаю рождения наследника русского престола, не разрешал ему заходить в города Российской империи.

Впервые от Южакова узнал Дмитрий о партии большевиков, созданной Лениным. Незадолго до призыва на действительную службу Южаков вручил Дмитрию запрещенную книгу «Что делать?» Ленина.

— Прочитай и сам постарайся понять, что есть правда. А может, и посчастливится тебе повидать Ленина.

Об этих словах опального земляка Пичугин вспомнил в семнадцатом году, когда ему по заданию Петроградского комитета большевиков пришлось однажды охранять конспиративную квартиру, где Ленин проводил беседу с путиловскими рабочими. Младший унтер-офицер двенадцатой роты лейб-гвардии Измайловского полка большевик Пичугин увидел великого вождя. С замиранием сердца наблюдал он за Лениным, что-то быстро записывавшим в блокнот. Дмитрий растроганно думал: «Так вот ты какой, Ильич! Простой, обыкновенный...».

Запросто беседовал Ленин с крестьянином из далекого Зауралья, а на прощанье сказал: «Скоро, теперь уже скоро трудовой народ возьмет власть в свои руки. Россия заживет по-новому!».

— ...Ну что, комиссар? — хрипло хохочет Корочкин. — Несладко? А до Кургана еще далеко. Ха-ха!

По обе стороны телеги движется конный конвой. Босыми ногами Дмитрий шагает по горячему сыпучему песку. Он еле держится на ногах и боли уже не чувствует: руки стали словно чужие.

...В Менщиковой каратели согнали крестьян на площадь. В центре, видимый отовсюду, стоит он, Дмитрий. Поодаль толпятся офицеры. Звеня шпорами, Корочкин неторопливо обходит тесный живой круг, опрашивает: «Кто знает этого человека?».