У чёрта на куличках

Интересно, если он будет считать до тысячи, то сколько пройдёт времени? Семнадцать минут? Двадцать? Сможет ли он считать по единице в секунду, и как он вообще считает относительно времени? Может, посчитав до ста тысяч, он мог бы дождаться утра, и таким образом просто пропустить эту ночь?.. Интересно, кто-нибудь досчитывал до пятидесяти тысяч, пытаясь уснуть? Тогда и не нужно засыпать, когда ты всю ночь считал числа… наверное.

«Один, два, три, четыре… пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четы…», – Серёжа остановился. Нет, он не забыл, что идёт после пятидесяти трёх, он прекрасно мог бы досчитать и до миллиарда и дальше, он просто кое-что услышал. Он услышал это.

Со стороны кровати родителей доносились слабые стоны. Стыдливые, покорные, пытающиеся затихнуть за сжатыми губами, но вырывающиеся из сокрытых уст, сдержанные и в то же время страстные. Благодарящие.

Это произошло. Произошло именно то, чего он и хотел избежать, свидетелем какого события не хотел быть. Он понимал, что происходит на самом деле, и он ненавидел всех: свою сестру, за то, что та была ещё в таком раннем возрасте и не могла понять отвращения от царящего всего в метре от неё бесчинства; отца, за то, что не мог быть человеком, а склонялся к отвратительному животному; мать, за слабость и покорность, и себя, за бессилие и неспособность уснуть.

Он мог бы спрыгнуть с печи, налететь на отца и выбить из него всё. Дурь, запах сигарет, грязные помыслы, жизнь. Он сжал кулаки и представлял, как опускал их на плешивую голову человека, что был его биологическим отцом. Парень всю жизнь надеялся, что это ложь.

Он хотел взяться за его шею, и сдавливать её так долго и сильно, пока глаза не вылезут из глазниц и не будут напоминать зрелые помидоры. Но… его матери было хорошо, прямо сейчас в эту минуту, и, Серёжа думает не о семье, не о их мыслях и желаниях, а о себе… Его мать, Мария, прямо сейчас она… Почему он думает об этом?!

Он развернулся на печи и закрыл уши. Этот звук напугал родителей и заставил их закончить раньше, чем планировалось. Мир снова накрыла тишина.

«Пятьдесят четыре, пятьдесят пять, пятьдесят шесть…».

Отчёт дошёл до ста двадцати трёх, и Серёжа шёл на рекорд. Он не считал так упорно уже лет пять, и сейчас снова вернулся к себе, к двенадцатилетнему слабаку. Сил ему хватило чтобы убрать руки от ушей, которые уже ныли настолько, что боль и шум заглушали числа. Тихо. Он понадеялся, что оглох.

Серёжа пошевелился, пытаясь размять затёкшие пальцы. Услышал он только хруст ткани, но не со стороны родителей. Парень оглянулся, кроме тьмы он обнаружил только тишину, а у стены была сестра, на бледном лице которой наблюдались привычные подтёки. Облегчённо выдохнув, он упал на остывающий камень печи. Внутри что-то треснуло. Должно быть уголь разорвало от температуры.

Звук повторился, сместившись чуть в сторону.

Серёжа обратно поднялся и прислушался. С улицы завывал ветер, в комнате тишина, а в печи кто-то шевелился. То ли это было наваждение, то ли там кто-то был. Через дымовую трубу могла попасть птица, но эта мысль казалась невозможной – ни одно животное не решилось бы лезть в горячий дымоход.

Несмотря на нелепость суждений, он слез с печи и посмотрел в решётку. На фоне чёрных углей и обугленных остатков древесины действительно что-то было, медленно перемещаясь из стороны в сторону закрывая обзор. В темноте сложно было понять, кто это был, и парень прильнул к решётке всем лицом.

Нечто словно замерло, поскольку любое движение сошло на нет, и только в глаза отдавал жар углей. Серёжа пытался вглядеться в ничто, и, возможно, оно пыталось ответить взаимностью.

И тут, резко в глаз что-то прилетело. Парня отбросило на пол, он вцепился руками в лицо и завопил, разбудив всех членов семьи.

20 ноября 1988 года, утро

Даже спустя пару часов после того, как вся семья была поднята ночным криком боли, Григорий крутил эту картину перед глазами снова и снова. Он продолжал смеяться, не стыдясь, не пытаясь прикрыть это грубое оскорбление прямо в лицо сына.

– Как так можно было учудить?! Прямо в глаз! – давясь смехом и едой продолжал Григорий. Очередной отвратительный звук из его пасти.

Правый глаз Серёжи промыли водой и… и ничего. Медикаментов не было, трав или настоек тоже, всего лишь вата из одеяла и какой-то ремень. Теперь же будущий выпускник кадетского училища походил на ветерана Первой Мировой.

– Ну брось, Гриша, бывает же так. Просто уголь лопнул, и прямо в глаз…

– Зачем этот идиот смотрел ночью в печь? Он бы ещё туда с головой залез!

Мать никак не ответила на замечание мужа, и всего лишь ласково погладила сына по голове. Он был немногословен, ещё больше немногословен чем обычно. Его сейчас не тянуло на общение с семьёй, особенно с матерью. Да, она предала его, хоть и не знала об этом.

Вера сидела за столом и уплетала хлеб с сыром. Ночной вопль разбудил её и вогнал в слёзы. Бедную девочку сковала паническая атака – она снова думала, что в семье вспыхнула ссора. Смех отца в тот момент только ухудшал положение. Когда она успокоилась, всё вокруг утихло.

Сильная боль прошла быстро, и это точно был не уголь. Это больше походило на то, словно чем-то ткнули прямо в глаз, словно пальцем.

Когда ночью зажгли свечи, а Серёжа катался по полу, его лицо слегка было запачкано кровью, но без серьёзных повреждений. Возможно, пару дней ещё поноет, а там и всё залечится.

– Теперь твой брат пират, Вера, – говорил отец дочери, пока приступы смеха уходили в недалёкое затишье.

– Пираты весёлые, а он всё дуется…

– А может, сделаем его двойным пиратом, а? – Григорий помахал перед лицом дочки вилкой, намекая на то, что Серёже стоит выколоть второй глаз. – Авось так станет веселее.

Девочка о чём-то задумалась и замотала головой. Да… с таким воспитанием ей придётся не сладко.

Серёжа проглотил обиду, раз, наверное, в тысячный. Хоть он и стал временно слеп на один глаз, в отце он видел придурка и нелюди как никогда раньше.

Завтрак закончился, и вся семья принялась собираться на работу. Хоть вчерашний осмотр и создал призрачное представление того, какие работы ждут Беговых. Оставалось только найти то, чем можно будет работать и составить поверхностный план.

– Интересно, эти олухи и дальше будут нас кормить и греть у себя, пока мы занимаемся этой чушью? – спросил отец вслух, когда все одевались на улицу.

На часах возможно было семь утра, или восемь, или все девять. Неважно. Серёжа только помнил, что он очень долго не мог уснуть, наверное, всю ночь, удар в глаз и всеобщее пробуждение. Он осторожно почесал повязку. Нет, это однозначно был не уголь – в печи что-то сидело.

Ранее утро, возможно даже слишком ранее, встретило недавно прибывших холодным ветром. Никто не сопротивлялся воле Григория и его убеждениям, что нужно работать, и работать нужно всем.