У черты заката. Ступи за ограду

— Ну да, но… Ах, как это некстати! — Беба была готова расплакаться.

— Он будет к концу недели, сеньора, не волнуйтесь. Ступайте в дом, я принесу чемоданы.

У себя в комнате Беба подошла к туалету, начала медленно стаскивать перчатки, глядя на себя в зеркало. Широкий гасконский берет, надетый сильно набекрень и заломленный вперед, придавал мальчишеский вид ее лицу, загоревшему под солнцем Копакабаны, и делал его совсем юным. Подумать только, что эта рыжая девчонка через семь месяцев будет матерью. Но ждать — ждать еще целых пять дней, сайта Мария! А она так торопилась…

У Бебы задрожали губы. Всхлипнув, она отколола берет, швырнула его на столик и села, прикладывая к глазам платочек.

— Да! — крикнула она, когда в дверь постучали. Вошел с чемоданами дон Луис.

— Спасибо, оставьте их здесь, я разберу. А где донья Мария?

— В отпуске, сеньора, патрон отпустил ее до вашего возвращения. Я сегодня пошлю телеграмму.

— Правда, я же сама говорила насчет ее отпуска… Значит, вы сами себе готовите?

— Сам, сеньора. Но ведь я тоже долго отсутствовал, вернулся два дня назад.

— А-а… Садитесь, дон Луис. А как здоровье дона Херардо? Сядьте и расскажите все толком!

Дон Луис осторожно сел в низенькое креслице.

— Вполне хорошо, сеньора… По-моему, куда лучше, чем было.

— Правда? — радостно переспросила Беба. — Ой, хоть бы он скорее возвращался… Вы не знаете, зачем он туда отправился?

— Вот уж этого не могу сказать, сеньора. А как вам гостилось в Бразилии?

— Спасибо, дон Луис, замечательно…

— Вы хорошо выглядите, сеньора. — Он улыбнулся в усы. — Патрона ждет приятный сюрприз.

Его улыбка снова напомнила Бебе фотографию отца, садовник показался близким и родным человеком. Движимая этим внезапным чувством и настоятельным стремлением поделиться своей радостью, она посмотрела на него с каким-то особым и новым для нее, смущенно-счастливым выражением в глазах.

— Знаете, дон Луис… Я хочу сказать вам очень большую новость. У меня будет ребенок, дон Луис.

Наступило молчание.

— Почему вы так на меня смотрите? — изумленно и тревожно вскинула брови Беба.

— Да нет, сеньора, — спохватился дон Луис, — просто я… Поздравляю, сеньора, от души поздравляю! Понимаете, слишком уж вы молоденькая, ну и… как-то мне трудно представить вас матерью. Но это так, знаете, первое впечатление — от неожиданности… Примите мои поздравления, сеньора.

— Спасибо, дон Луис, большое спасибо.

— Сеньора, — заторопился тот, — вы, наверно, хотите покушать? Я пойду что-нибудь приготовлю, вы пока отдыхайте…

— А вы умеете? — засмеялась Беба. — Тогда пожалуйста, дон Луис, я с удовольствием… Я позавтракала в Рио, в полдень, а потом ничего не ела — в самолете что-то не тянуло.

Дон Луис закивал и быстро вышел из комнаты.

В кухне он включил плиту, налил воду в кофейник и остановился перед окном, глядя в вечереющий сад и задумчиво покусывая ус. По дорожке, преследуя Дона Фульхенсио, галопом промчался Макбет, загнал приятеля на дерево и успел схватить за хвост. Дон Фульхенсио, вцепившись в ствол растопыренными лапами, прижал уши и неистово заорал. «Ты что делаешь, здоровый дурень, — крикнул дон Луис, — чего маленьких обижаешь!» Макбет тотчас же отпустил добычу и отошел с независимым видом.

— Да, плохо дело, — сказал вслух дон Луис, закуривая сигарку. За его спиной звонко защелкал термостат. Он подошел к плите, повернул регулятор и присел к столу, следя за сизыми прядями табачного дыма, медленно уплывающими в открытое окно.

— Вы здесь, дон Луис? — послышался в дверях голос Бебы. — Я к вам на помощь, можно? У меня уже вся усталость прошла, честное слово. Чем вы будете меня кормить? Давайте сделаем яичницу, хорошо? Вы ее любите? Дон, Луис, вы знаете — говорят, что на свете нет полностью счастливых людей, но вот я, когда приедет Херардо, буду самой-самой счастливой женщиной в мире…

9

Воздух в кабинете был до духоты согрет сухим жаром калориферов, но за огромным, во всю стену, окном день был морозным. Снег лежал на карнизах, на выступах архитектурных деталей фасадов, на крышах, ощетинившихся причудливыми крестиками телевизионных антенн. Отсюда, с высоты неизвестно какого этажа, можно было рассмотреть здание Объединенных Наций на другом конце Манхэттэна, и в лучах неяркого зимнего солнца оно морозно сияло, как поставленная на ребро гигантская ледяная плита, расчерченная квадратиками бесчисленных окон.

Участники совещания рассаживались в глубоких клубных креслах, вполголоса переговариваясь и поглядывая на розданные им мимеографированные листки, заполненные колонками цифр. Помимо хозяина, Жерара и Брэдли, их было четверо. Двое, с серьезными деловыми лицами, походили на инженеров, собравшихся обсудить какой-нибудь технический вопрос, третий мог сойти за пастора, присутствующего на воскресной чашке чая с дамами-благотворительницами своего прихода, на всем облике и манерах четвертого лежал налет аристократического снобизма.

Сам хозяин отнюдь не производил впечатления акулы. Напротив, это было воплощение скромного и достойного делового человека — энергичные и внушающие доверие черты гладко выбритого загорелого лица, благородные седины, выдержанный синий костюм безукоризненного покроя. Подозрительно выглядел лишь Брэдли, со своим галстуком цвета павлиньего хвоста.

— Джентльмены, — кашлянул хозяин, — с вашего позволения, мы начнем. Перед началом совещания я роздал вам цифры, выражающие рост концентрации капиталов в экономике Соединенных Штатов. Прошу на них взглянуть, хотя я уверен, что никому из вас они не скажут ничего нового.

По кабинету пронесся сдержанный шелест бумаги.

— Эти данные, — продолжал хозяин, — не являются ни для кого секретом. Все вы уже имели возможность сотни раз видеть их на страницах «Форчюн», или «Бизнес уик», или «Уолл-стрит джорнэл». Но приходило ли вам когда-нибудь в голову их значение? Боюсь, что нет. В этих цифрах, джентльмены, содержится смертный приговор американской частной инициативе…

На последних словах хозяин повысил голос и подчеркнул их энергичным хлопком ладони по подлокотнику своего кресла.