У черты

– Автомат не помню, - растерялся Глеб, утирая полотенцем лицо. – Но я хотя бы пристрелил вымогателя?

– Нет, но собирался, - девушка вдруг улыбнулась, и улыбка оказалась чудо как хороша. Западал Глеб на девичью улыбку, имел слабость. Никакие прелести не цепляли его, как уголки губ и ямочки на щеках.

– Обычно, они берут триста, - Глеб не мог отвести взгляда.
– И велят проваливать с их территории.

– Тебе тоже велели, - девушка стала серьезной, - но ты был… как это?.. не-транс-пор-табелен. Я думала, ты умрешь.

– Я живучий, - Глеб вспомнил завистливые шепотки за спиной.

– Ты сталкер! Говорят, все сталкеры живучие.

Глеб неопределенно повел головой.

– А ты здесь какими судьбами?

Инга протянула визитку.

– Фонд защиты экстремальной природы, эксперт и директор в одном лице.

Она не стала упоминать, что еще состоит в попечительском совете на пару с папенькой, который меньше чем на председателя не соглашался и денег давать не хотел. Других единиц штатное расписание Фонда не предусматривало.

Глеб принял картонный прямоугольник. Легкомысленные виньетки, красивый логотип. В углу длинный телефонный номер, хорошо запоминающийся, и ничего более, ни имен, ни должностей. Таких картонок и Глеб мог наштамповать сколько угодно. С самыми вычурными и бессмысленными названиями.

– Это понятно. Фонд, природа, ага, - осторожно сказал Рамзес. – Но я не об этом спрашивал.

– Хочу сходить в Зону, - пожала плечами Инга. Мол, откровенность за откровенность.

Туристов в Зоне не любили чуть меньше кровососов и чуть больше псевдопсов. А попросту - от всей души ненавидели, как только завшивевший окопник может ненавидеть залетного барчука-корреспондента.

Сидела бы ты дома… залетная! Глеб смотрел немигающим взглядом, чувствуя, как улетучивается симпатия и пробирает злость. На всякий случай уточнил:

– Артефакты можно купить и здесь.

– Мне не нужны артефакты…

Девушка, уловив его настроение, растеряно сморгнула.

– В добрый путь, - пожелал Глеб невыносимо скрипучим голосом и, наконец, отвернулся.

Инга физически почувствовала облегчение. Рамзес вышел из комнаты на негнущихся от бешенства ногах и аккуратно прикрыл за собой дверь.

«Лучше бы грохнул, - подумала Инга.
– Павлин!»

– Здравствуйте, мамаша. Это какой населенный пункт будет? – павлин насел на безобидную Анну Павловну, Ленкину маму. – Деревня, спрашиваю, как называется?! Вешки? А день какой сегодня? Суббота уже?! А помыться где можно?

Павлин!

В комнату влетела хозяйкина дочь, мелкотелая серенькая мышка Леночка, поклонница романтических фильмов, удачно оказавшаяся с Ингой в одном автобусе.

– Ин, он синий весь! – Леночкин голос дрожал сладкой обморочной дрожью. – А зенки красные! Я с ним в дверях столкнулась, прям вот так, - она показала. – Господи, а страшный-то! Чего рассказывает?

– Ничего, - скучным голосом ответила Инга. – Дурак какой-то. Ленка, у вас есть... не знаю... бар или клуб. Где мужики собираются.

Леночка немного успокоилась и любопытно засверкала глазками.

– Бар «Харчо» есть. Но я туда не хожу, там только шалавы ошиваются.

– А сталкеры ошиваются?

Леночка поскучнела.

– Не знаю... Нет у нас сталкеров. По телевизору говорили, что уже нет... почти.

Инга успела выяснить за вчерашним чаепитием, что Леночкин папа сгинул в Зоне уже несколько лет как.

– У нас тут по-свойски все, как у родных, - простодушно объяснила Анна Павловна. – Жить-то надо, вот и ходят мужики к забору, собирают камушки, - она показала белый кругляшок.
– Давление у меня, а это лучше всяких таблеток.

Простецкое «ходят» у Инги совсем не ассоциировалось с харизматическим «сталкер», но местные, похоже, особой разницы не видели. Интересно, что за «сталкеры» ошиваются в «Харчо»?

– Сталкеры – это кто часто и далеко в Зону ходит, - терпеливо объяснила она. – Хочу тоже сходить.

– Рисковая ты, Инка! Я б со страху померла. Ну, зачем тебе, правда?

На Леночку Инга не сердилась, хотя вообще бабскость и трусость ненавидела.

– А ты хотела бы… - она задумалась, прикидывая какую часть правды сказать, - жить… как это?.. на полную катушку? Чтобы, как говорится, было, что вспомнить. Есть у тебя, что вспомнить?

– Море, - улыбнулась мышка и застеснялась.
– Ради моря я готова даже в Зону.

– И я готова. Ради Зоны. У меня все есть, Ленка, а вспомнить нечего, Зоны нет.

– Ну есть у меня Зона, - усмехнулась Леночка. – Вон, за околицей. И что? Думаешь, там счастье закопано?

Глеб объявился вечером, когда по деревенскому обычаю и на боковую пора. Лена с Анной Павловной сидели за чаем на веранде. Горячий напиток со вкусом сладкого варенья и горькой травы Инга пила, только чтобы не обидеть хозяек. Они ей нравились, мама с дочкой, нравились отзывчивостью, неторопливостью, беззлобностью к жизни, каковое качество Ингу поражало до глубины души. Папа с детства учил ее точить когти и при случае рвать свое.

Сталкер шумно топал по дорожке, кашлял, скрипел крыльцом, хлопал дверью. Обозначал себя, чтобы не пугать впечатлительных женщин.

– Есть кто дома? – сунулся он на веранду и улыбнулся в тридцать два зуба. Напрасно улыбнулся, крепкие на вид десны кровоточили.

Сталкер выложил из бумажного пакета гостинцы: чай, сахар, булочки, загнутые колечком, сухие и жесткие до деревянного звона – Инга таких и не видела никогда. Поставил в центр стола бутылку и вообще, держался свободно, шутил, рассказывал небылицы.

На Ингу сталкер не обращал внимания, будто на стуле с высокой спинкой брошен теплый платок, а не кутается от вечерней прохлады злющая американка.

Глеб тем временем жаловался на глаза, мол, сосуды полопались, и от его слов не так страшно было смотреть в налитые кровью белки. Впрочем, крови поубавилось, стало заметно, что зрачки у ходока голубые и очень яркие. Синюшная кожа быстро приобретала оттенок рассасывающейся гематомы, проступал загар, припорошенный белой пыльцой, какой бывает от долгого пребывания на воздухе и солнце. От этих перемен Глеб молодел. Теперь девушка дала бы ему не больше тридцати. И только седины прибавилось.