Тускнел мой взор… власа редели…Но путь был четок, хоть не нов:Он вел меня в НаркомвнуделеПо твердой лестнице чинов.— Ваш дух был строг, а руки — чисты,Нарком промолвил, мне вручаЗначок Почетного ЧекистаВ футляре, блестком как парча.Я бодро поднимался лифтомВ этаж «Особо важных дел»,С врагами сух был и глумлив там,Иль чертом
в душу к ним глядел.Фамилия… знакомый звук вамК чему теперь?.. Но в годы теС партийной четкостью, по буквам,Ее писал я на листе.Из них любой — путевкой смертиИли путевкой в лагерь был,Но я так верил, — и, поверьте,Вливал в работу честный пыл.Я стал размеренной машинойИ гнал сомненья. Довод прост:Ведь — шутка ль? — сам непогрешимыйНам доверяет этот пост.К тому ж работа мне дарилаПорой конфетку: в этот часЯ невозбранно, как горилла,Мог бить подследственных меж глаз;Тех, кто вчера кичился рангом,Упрятать в каменный мешок,Хлестать по телу гибким шлангомИль просто взглядом вызвать шок.Ценя и отдых, я в футболеВесь шик ударов понимал,И сын мой был в кремлевской школеВесьма «продвинут», хоть и мал.Я ждал — и сердце замирало,Что буду завтра, как герой,Блистать лампасом генерала,А после — маршальской звездой.
…Утяжеляя злодеяниями эфирную ткань собственного существа, этим он обрекает себя катастрофическому срыву в глубь миров, как только прекратится существование физического тела, позволявшего удерживаться на поверхности.
2
Списывать душу за душами «в нети»Это был мойДолг.Я то молчал, то рычал в кабинете,Как матерОйВолк.«Пом» говорил, подытожив таблицейГруду бумаг,ЧтоЯвных врагов арестовано тридцать,А просто такСто.…Чем-то острее когтей леопардаСтиснулась грудьВдруг.Молния мысли — «Инфаркт миокарда!!»Канула в мутьМук.Дальше — провал. Мимолетные кадры:Алый венок…Гроб…Пышная речь… Министерские кадры…Множества ногТоп,Траурный марш, — и в отчаяньи, злобе,Ярость кругомЛья,Еду куда-то на собственном гробе,Точно верхом,Я.Мглистый, туманный, разутый, раздетый,Я среди дняДрог…Хоть бы один из процессии этойВидеть меняСмог!..Помнится
острый озноб от догадок:— Умер!.. погиб!..Влип!..И самому мне был тошен и гадокСобственный мойВсхлип.
…В первые часы посмертия он теряет всякий ориентир. Уясняется, что, веруя прежде в смертность души, он убаюкивал самого себя.
3
Не знаю где, за часом час,Я падал в ночь свою начальную…Себя я помню в первый разЗаброшенным в толпу печальную.Казалось, тут я жил векаПод этой неподвижной сферою…Свет был щемящим, как тоска,И серый свод, и море серое.Тут море делало дугу,Всегда свинцово, неколышимо,И на бесцветном берегуСновали в мусоре, как мыши, мы.Откос покатый с трех сторонНаш котлован замкнул барьерами,Чтоб серым был наш труд и сон,И даже звезды мнились серыми.Невидимый — он был могучРазмеренно, с бесстрастной силою,Швырял нам с этих скользких кручРаботу нудную и хилую.Матрацы рваные, тряпье,Опорки, лифчики подержанныеСкользили плавно к нам в жилье,Упругим воздухом поддержанные.Являлись с быстротою пульВ аду разбиты, на небе лиБутылки, склянки, ржа кастрюль,Осколки ваз, обломки мебели.Порой пять-шесть гигантских мордИз-за откоса к нам заглядывали:Торчали уши… взгляд был тверд…И мы, на цыпочках, отпрядывали.Мы терли, драяли, скребли,И вся душа была в пыли моя,И время реяло в пыли,На дни и ночи не делимое.Лет нескончаемых чередБыл схож с тупо-гудящим примусом;И этот блеклый, точно лед,Промозглый мир мы звали Скривнусом.Порой я узнавал в чертахРазмытый облик прежде встреченных,Изведавших великий страх,Машиной кары искалеченных.Я видел люд моей землиТех, что росли так звонко, молодо,И в ямы смрадные леглиОт истязаний, вшей и голода.Но здесь, в провалах бытия,Мы все трудились, обезличены,Забыв о счетах, — и друзья,И жертвы сталинской опричнины.Все стало мутно… Я забыл,Как жил в Москве, учился в Орше я…Взвыть? Шевелить бунтарский пыл?Но бунтаря ждало бы горшее.А так — жить можно… И живут…Уж четверть Скривнуса освоили…На зуд похожий, нудный трудЗовется муками такое ли?!
