«У Геркулесовых столбов...». Моя кругосветная жизнь

Уроки немецкого

Под покрывалом бархатным подушка,С литою крышечкой фаянсовая кружка,Пенсне старинного серебряная дужка,Мне вспоминаются по вечерам,Агата Юльевна, опрятная старушка,Меня немецким обучавшая словам.Тогда все это называлось «группа».Теперь и вспоминать, конечно, глупоСпектакли детские, цветную канитель.Потом война, заснеженные трупы,Из клейстера похлебка вместо супа,На Невском непроглядная метель.Ах, песенки о солнечной форели,Мы по-немецки их нестройно пели.В окошке шпиль светился над Невой.…Коптилки огонек, что тлеет еле-еле,Соседний сквер, опасный при обстреле,Ночной сирены сумеречный вой.Не знаю, где теперь ее могила, —В степях Караганды, на Колыме унылой,У Пискаревских горестных оград.Агата Юльевна, оставим все как было,Агата Юльевна, язык не виноват.Спасибо за урок. Пускай вернется сноваНемецкий четкий слог, рокочущее слово,Из детства, из-за тридевять земель,Где голоса мальчишеского хора,Фигурки из саксонского фарфораИ Шуберта хрустальная капель.

Мое открытие Германии оказалось для меня неожиданным, тем более что случилось оно в весьма зрелом возрасте, когда открытия совершать как будто поздновато. Более тридцати лет странствуя по морям и океанам и объехав почти все задворки планеты, до самого последнего времени я так и не бывал ни разу в Центральной Европе.

Давние мои представления о Германии основывались на двух основных противоположных источниках. Первый – зыбкие воспоминания о упомянутой выше немецкой группе Агаты Юльевны из довоенного детства и неожиданно всплывающие в памяти отрывки из стихов Гейне, Гете и Шиллера, которые мы когда-то заучивали в школе на уроках немецкого. Второй, гораздо более основательно засевший в памяти, – война, блокада, бомбежки, пикирующие самолеты со сдвоенными черными крестами на крыльях, моя бабушка, закопанная живьем в землю в могилевском лагере уничтожения в 41-м году, метельная блокадная зима с неубранными трупами на улицах Питера. Гора детских ботиночек в Освенциме, где мне довелось побывать в 1966 году. Коричневая фашистская страна, населенная нелюдями, учинившими Холокост и уничтожившими миллионы людей.

Реальность оказалось иной. Ярким и солнечным днем в начале июля 1996 года наш самолет приземлился в аэропорту Мюнхена. Стараниями моей давней питерской приятельницы Галины Ковалевой, связанной по работе с немецкими строительными фирмами, я получил официальное приглашение от общества немецко-российской дружбы в Мюнхене выступить с авторским концертом в филармоническом концертном зале Мюнхена Гастайг. В филармонической программе вечер этот назывался весьма оригинально: «Александр Городницкий – легенда Петербурга».

Приехали мы втроем с Галей Ковалевой и моим питерским другом и аккомпаниатором Михаилом Кане и остановились в предместье Мюнхена в доме знакомого Галины Харальда Дзюбы, бывшего крупного руководителя строительства гидротехнических сооружений, пожилого, весьма интеллигентного человека, и его обаятельной жены Лиззи. Сам Харальд в 41-м году был мобилизован в армию и выброшен в составе десанта с парашютом под Псковом. Ему, однако, повезло – при приземлении он сломал ногу и был госпитализирован. Вылечившись, он был послан на Западный фронт, где и попал в плен к союзникам. Несколько дней мы жили в их на редкость гостеприимном доме, обихаживаемые радушными хозяевами.

Солнечная и светлая Бавария, двухэтажные сельские дома в стиле фахверк с белым низом и черным верхом, окрестные церкви с витыми по-баварски куполами, синие силуэты Альп на горизонте, контактные и доброжелательные баварцы, наконец, сам роскошный Мюнхен со старинными зданиями, которые были стерты с лица земли англо-американской авиацией и снова восстановлены с чисто немецкой педантичностью… Все это никак не вязалось со стереотипом мрачной вражеской страны из моего блокадного детства. Эти улыбчивые с благородной сединой загорелые пожилые бармены в шортах и тирольских шляпах с пером, радостно, как неожиданно встреченных друзей приветствующие нас в маленьких горных ресторанчиках и биргартенах, неужели и впрямь воевали когда-то на Восточном фронте, жгли города и села, убивали детей и женщин? Да и была ли в самом деле война? Как трудно в это поверить в этом таком уютном, стабильном и солнечном мире! Помню, как я удивился, когда Харальд рассказал нам, что они с Лиззи взяли билет на концерт симфонической музыки, который должен состояться через год. «Как можно так все планировать? А вдруг что-нибудь случится?» – «А что может случиться?» – удивился он в свою очередь.

Старинные замки стоят на холмахУ Рейна и Эльбы.Орлиных раскрылий медлительный взмах,Поющие эльфы.Там призраки бродят всю ночь до утра,Пугливы как дети.На башнях высоких скрипят флюгера, —Меняется ветер.Немецкие замки стоят над водойДуная и Майна.Под черными сводами дышит бедойЗабытая тайна.Столетней войны, Семилетней войныУгрюмые вехи.Бесстрастно портреты глядят со стены,Мерцают доспехи.Здесь шпаги звенели раз сорок на дню,И плакали вдовы.Их стены и башни сводил на корнюФранцузский Людовик.Но к небу они поднимались опять,Вставая из пепла.Их каменной плоти упрямая статьМужала и крепла.Мне снятся в березовом русском лесуНемецкие замки,Куда поселяне под вечер несутСухие вязанки.И кажется странным их сказочный видМеж нынешних буден,А в замке красавица юная спит,Пока не разбудят.

Концерт, на который меня пригласили, должен был состояться в центральном концертном зале Мюнхена Гастайг, с немецкой аудиторией. Это очень меня обеспокоило, поскольку все песни исполнялись на русском языке. За несколько оставшихся дней, благодаря героическим усилиям приятеля Галины, знавшего русский язык и оказавшегося прекрасным переводчиком, Петера Шенкеля, для десятка основных песен были составлены построчные переводы, которые предполагалось размножить и положить на каждое кресло в зале. Кроме того, Петер любезно обещал перед некоторыми песнями дать кратко со сцены их аннотацию на немецком.

Я со своей стороны, вспомнив уроки средней школы, решил во что бы то ни стало хотя бы одной фразой приветствовать немецких зрителей. Зал в Гастайге, несмотря на так и не спавшую к вечеру жару, оказался полным, и зрители были одеты в вечерние костюмы. Это повергло меня в некоторое смущение, поскольку сам я обрядился в только что купленную по случаю концерта белую рубаху, рукава которой оказались слишком длинными, и прямо за сценой их пришлось срочно подкалывать. Кстати сказать, Петер Шенкель, со свойственной ему эксцентричностью, вообще пришел на концерт в затертом пиджаке и чуть ли не босиком.

Выйдя на сцену и стараясь не забыть заученную наперед и отрепетированную с Мишей Кане приветственную фразу, я подошел к микрофону и внезапно осипшим голосом сказал, как мне представлялось, по-немецки примерно следующее: «Добрый вечер. Извините, но я не говорю по-немецки. Поэтому мне хотелось бы знать, кто из наших гостей не понимает по-русски. Кто не знает русского языка, поднимите, пожалуйста, руку». Добравшись с запинками до конца фразы, я долго вспоминал последние слова и вдруг неожиданно для себя внезапно прорезавшимся голосом заорал в зал: «Хенде хох, битте!» Зрители дружно засмеялись и подняли обе руки, решив, что я пошутил. После этого вечер был обречен на успех.

Второй раз в том же составе мы приехали в Германию в январе 1997 года, когда живущий во Франкфурте-на-Майне мой приятель Борис Телис организовал мое концертное турне по нескольким городам Германии. За три недели мы объездили не менее десятка городов – от Берлина до Дюссельдорфа. На этот раз аудитория была везде русскоязычная и состояла, как правило, из евреев, принятых в Германии на постоянное жительство в качестве частичной компенсации за Холокост. Меня поразило многообразие великолепных ландшафтов, стремительно пролетавших за толстыми стеклами широких вагонных окон, – пенистый и быстрый Рейн со скалой Лорелеи, лесистые склоны Гарца, суровые замки на вершинах холмов, каналы Гамбурга.

Этот вид из вагонных открывшийся окон,Этой зелени пышной насыщенный цвет!Что Германия больше понравилась Блоку,Чем Италия, в том непонятного нет.Школьных лет предваряя былые вопросы,Заготовил ответы любой поворот.Здесь когда-то поход начинал Барбаросса,Карл Великий на Майне отыскивал брод.Меж руинами замков, у ног Лорелеи,Безмятежного Рейна струится вода.Почему ее так обожали евреиИ себе на беду приезжали сюда?Вслед за этим в золу обратившимся хоромВосславляю и я то пространство, в которомТо гравюра мелькает, то яркий лубок,Где над кельнским растаявшим в небе соборомОбитает в тумане невидимый Бог.Меж Висбаденом, Марбургом и Гейдельбергом,Всем блокадным сомненьям моим вопреки,Возникают великие тени и меркнутПод навязчивый шепот знакомой строки.Триста лет состояли мы в брачном союзе,То враждуя, то снова друг друга любя.Не напрасно немецкой медлительной музеЛомоносов и Тютчев вверяли себя,Белокурых невест подводя к аналою,И в итоге недавней войны МировойСтали русские парни немецкой землею,А солдаты немецкие – русской землей.Не случайно во времени нашем капризномНачинается новых братаний пора,И марксизм-сталинизм обнялись с гитлеризмом,Воплощая в веках завещанье Петра.Никогда не изжить этот горестный опыт,Императоров наших остзейскую кровь,То окно, что когда-то пробито в Европу,Неизменную эту любовь.