У истоков европейской цивилизации

Конечно, народы Древнего Востока по культуре и общественным отношениям далеко опередили современное им население Европы и оказали значительное влияние на культурное развитие Европы в эпоху неолита и бронзы. Но для восприятия влияний, для заимствования население Европы было подготовлено внутренним общественным развитием. Так, например, заимствованию культурных растений из Юго-Западной Азии и Северной Африки предшествовало самостоятельное возникновение земледелия в Европе. Поэтому нельзя все развитие европейской культуры сводить к диффузии культурных достижений Древнего Востока.

Слабость позиции Чайлда видна хотя бы из того, что принцип диффузии выводится им не из исследования фактов, а принят априорно. Он сам подчеркивает субъективность соображений, на основании которых установлена картина соотношения культурных зон (стр. 446). Если внутри этих зон последовательность наблюдаемых явлений хорошо известна, то соотношения между ними весьма спорны. Однако Чайлд заранее отвергает всякое решение, если оно противоречит принцину диффузии. Характерно для позиции Чайлда отношение к спору испанского археолога Бош-Гимперы с его противниками. Бош-Гимпера, стоя на позициях эволюционизма, довольно убедительно доказал, что мегалитическая цивилизация развилась в Северной Португалии без какого-либо внешнего влияния; он показал распространение мегалитов отсюда на весь Пиренейский полуостров. Он показал постепенную эволюцию идущих отсюда архитектурных форм (дольмены — гробницы с коридором — толосы), эволюцию хозяйства и типов металлических изделий. Реакционные археологи Европы и Америки обрушились на Бош-Гимперу с позиций миграционизма. Предполагая независимое возникновение культуры мегалитов на Пиренейском полуострове, Бош-Гимпера опровергал их антинаучные теории, в частности теорию о том, что строители мегалитов были праиндогерманцами. Чайлд отдает должное положительным сторонам схемы Бош-Гимперы и не поддерживает точку зрения его противников. Однако, придерживаясь -принципов диффузии, Чайлд утверждает, что цивилизация медного века на Пиренейском полуострове представляет собой результат проникновения восточносредиземноморского влияния. Полуостров, по его мнению, колонизовали какие-то восточноевропейские или североафриканские пришельцы, под влиянием и руководством которых местное население получило доступ к источникам металла в Португалии. Что же касается построивших мегалитические гробницы жителей холмов, то у них элементы мегалитических обрядов вытесняются своеобразными формами восточных погребальных обычаев. Схема Чайлда диаметрально противоположна выводам Бош-Гимперы. Основанием для отрицательного отношения к схеме Бош-Гимперы служит отчасти то, что под нее не подведен стратиграфический базис, но главным образом то, «что она противоречит принципам диффузии» (стр. 374). Мы не можем отвергать фактов расселения племен или распространения культуры путем взаимодействия между ними. Часто эти факты хорошо прослеживаются, особенно когда удается выявить не только однородность общих признаков, но и узко формальных элементов культуры (например, формы украшений, детали орнаментов на посуде и т. п.). Но Чайлд приходит к своим выводам не на основании конкретных фактов, а на основании лишь принципов диффузии, которые он рассматривает как универсальный закон развития европейской культуры. Чайлд в большинстве случаев не допускает возможности самостоятельного возникновения одинаковых или сходных культурных явлений независимо друг от друга в разных местах, он признает такую возможность только тогда, когда она не нарушает принципа зонального распространения культур [так, например, он считает (стр. 166), что «Кричевский очень удачно показал, каким образом аналогии с северными культурами можно с полным основанием объяснить внутренним экономическим и социальным развитием общественных групп на Дунае».

В то же время следует подчеркнуть, что Чайлд заявляет себя решительным противником миграционизма в интерпретации Коссины — Менгина с порождаемым ею расизмом и «нордическим мифом», с попытками выдать праинцогерманцев за самую высшую, самую культурную расу.

Он вообще отрицательно относится к попыткам связать культурные зоны с какими-либо расовыми или этническими группами, а тем более к попыткам приписать этим расам какие-то изначально данные культурно-творческие способности. Лишь в отдельных случаях, указывает он, вообще можно говорить о совпадении культуры и расовой группы; так, например, как правило, люди, погребения которых содержат колоколообразные кубки,— круглоголовы. Но говоря о разнообразных и резко отличных друг от друга северных культурах, Чайлд протестует против применения ко всем этим культурам без разбора вводящего в заблуждение расового термина «нордические» (стр. 246). Он пишет, что «нордический миф» родился «в густом тумане неправильных представлений и искажений истины» (стр. 248). И его книга бьет по фантастическим теориям немецких расистов благодаря обилию точно аргументированных фактов. Антирасистские взгляды Чайлда сказываются не только в общем направлении книги, но и в решении ряда конкретных вопросов, например вопроса о том, какую принять хронологию — «большую» или «малую» (стр. 451). Он указывает, что «малая» хронология, согласно которой ученые считают, что между отдельными доисторическими периодами жизни Европы протекло значительно меньше времени, чем согласно «большой», гораздо лучше согласуется с подлинными археологическими фактами, чем «большая». И Чайлд указывает в то же время, что принятие им «малой» хронологии означает отрицание первенства германской «нордической» расы, которая, отмечает он, запоздала в своем развитии по сравнению с передовыми культурами Востока.

Отношение Чайлда к расизму ясно сказывалось и в вопросе об интерпретации культуры боевых топоров. Вопрос об этой культуре является одной из наиболее острых проблем европейской археологии. Культура боевых топоров или, как ее называют по другому признаку, культура шнуровой керамики, широко распространилась в Средней и Восточной Европе в бронзовом веке, очевидно, в связи с выделением скотоводческих племен из массы охотничье-рыболовческого населения и в связи с переходом от матриархального рода к патриархальному. Очевидно, одинаковые социальные факторы породили у отдельных групп племен общие характерные черты культуры: появление боевых топоров, использование отпечатков шнура для орнаментации горшков, укрепление поселений и т. п. Эти группы племен не объединены никаким этническим единством. Да и по отдельным элементам культуры они резко отличаются, если только исследователь видит черты отличия, а не ищет только черты сходства. Чайлд отличает шесть местных групп: 1) степную причерноморскую культуру, 2) среднерусскую фатьяновекую культуру на Оке и Верхней Волге, 3) культуру одиночных погребений в Ютландии, 4) шведско-финскую культуру ладьевидных топоров, 5) культуры шнуровой керамики в Галиции и Восточной Пруссии, 6) саксо-тюрингскую, или «классическую», культуру шнуровой керамики. Немецкие фашистские археологи Е. Коссина, О. Менгин и др. пытались утверждать, что все эти различные культуры, очевидно, принадлежащие различным племенам, представляют собой территориальные варианты одной культуры, тождественной с культурой «арийцев», или «ирагерманцев». Е. Коссина и Н. Обер указывали, что из Ютландии, где якобы возникла эта культура, она распространилась до Балканского полуострова, Трои и Кавказа. Финские ученые Тальгрен и Эвропеус считают, что фатьяновская и некоторые из причерноморских культур появились в результате миграции воинственного народа боевых топоров из Центральной и Северной Европы. Все эти измышления служили для обоснования фашистских теорий о том, что колониальная экспансия германских племен, их движение на Восток с завоевательными целями были уже в глубокой древности одной из главных тенденций «северной германской расы». Эта лженаучная теория с совершенно неприкрытой политической тенденцией отвергается Чайлдом. Он пишет: «Возможно, что черты, общие для всех культур боевых топоров, слишком немногочисленны и слишком расплывчаты, чтобы служить достаточным основанием для предположения миграций в каком бы то ни было направлении. Во всяком случае, советские археологи поставили это предположение под сомнение и попытались объяснить наблюдаемое сходство, не прибегая к миграции» (стр. 243). И дальше: «В соображениях советских археологов, несомненно, гораздо меньше недоказуемых предположений, чем в любом толковании миграционистов» (стр. 244). Однако, принимая точку зрения советских археологов о том, что культуры боевых топоров возникли в результате чисто внутреннего социального развития местных общин’, Чайлд считает, что в большинстве областей распространения культур боевых топоров навыки производства пищи и пользования металлом были введены извне. Конечно, «такое введение навыков и понятий не обязательно должно свидетельствовать о миграции, оно может говорить всего лишь о распространении культуры» (стр.244). Но все же, по мнению Чайлда, вероятно, что прогресс фатьяновской культуры, культуры Вирринга и саксо-тюрингской культуры явился результатом появления правящего класса скотоводов, сформировавшегося из изгоев причерноморских или дунайских племен» (стр. 245). Советские археологи считают весьма вероятным, что индоевропейская общность языков возникла в начале эпохи бронзы и что образование первоначального ядра этой семьи языков имело место на тех же территориях, где распространились культуры шнуровой керамики. Но немецкие археологи-расисты без всяких оснований объединяли все племена «шнуровой керамики» в один «арийский» народ. И Чайлд справедливо выступил против этих измышлений школы Коссины, хотя его утверждение о наличии в указанный период какого-то «правящего класса» совершенно бездоказательно. Надо также сказать, что хотя Чайлд и признает возможность реконструкции социальной и экономической истории на археологическом материале, он уделяет мало внимания вопросам социальной истории. Изредка он говорит о «равенстве и демократии» в первобытно-коммунистическом обществе, о сословных различиях, о богатстве вождей, даже о классах купцов и ремесленников, якобы существующих еще в первобытном обществе, но ни разу нигде не говорит о рабах и рабовладельцах, об отношениях эксплуатируемых и эксплуататоров, о возникновении государств Древнего Востока. Вещественные памятники для Чайлда — это прежде всего источники для познания истории культуры.

Чайлд указывает, что рост ремесел и торговли является одной из причин появления городов, но он не указывает, что эти явления сами возникли в результате разложения родового общества, появления классов, развития рабовладения. Все городское население, независимо от классовой его принадлежности — ремесленников и купцов, жрецов и царей, чиновников и солдат,— Чайлд противопоставляет сельскому населению. Для него перил я великая классовая дифференциация человеческого общества — деление на рабов и рабовладельцев — не существует. Вместо нее он выдвигает на первый план деление общества на городских и сельских жителей.

Ни слова не говоря о классовом делении в действительно классовом обществе, Чайлд видит, как мы уже указывали, классы ремесленников и купцов в обществе, стоящем «а доклассовой ступени развития. Когда Чайлд говорит о неолитическом ремесле и торговле, ему отказывается служить обычно присущее ему чувство историзма, и он рассматривает и в неолите и в бронзовом веке торговлю как результат частной инициативы отдельных предприимчивых лиц. На самом деле первоначальной основой первобытной «торговли» была не частная инициатива, а начатки общественного разделения труда между племенами, родами и общинами, развивавшими у себя в зависимости от окружающих их природных условий какое-либо специальное производство. Если внутри общины и выделялись мастера — специалисты в производстве тех или иных изделий, то они первоначально отдавали свой продукт в распоряжение общины. В неолите обмен еще был коллективным—обменивались через своих представителей племена, роды и общины. Мы не знаем точно, как протекал обмен между племенами. Вероятно, они выделяли для этих целей своих представителей, которые могли выступать в этой роли неоднократно ввиду необходимости использовать их опыт. Но вияд ли можно говорить, что еще в период неолита «отдельные лица уже взяли на себя, по крайней мере в виде приработка, труды по удовлетворению склонности людей к каким-то определенным материалам» (стр. 149) и превратились в специальных странствующих торговцев. Точно так же ошибочно Чайлд принимает коллективные производственные сооружения — обнаруженные в некоторых поселках остатки мастерских — за признак отделения ремесла внутри общины. Лишь в бронзовом веке с развитием патриархально-родовых отношений собственность «а отдельные предметы производства в некоторых областях перестает быть общинной и переходит в руки отдельных семейств, невидимому, выступающих в роли торговцев. Но Чайлд уже для раннего бронзового века предполагает, что «распространение предметов производства находилось в руках целого класса странствующих купцов- ремесленников» (стр. 168) и что «деятельность этих купцов способствовала объединению всей Центральной Европы в единую экономическую систему» (стр. 169). Конечно, межплеменной обмен, а позже торговля сыграли большую роль в деле распространения различных культурных навыков среди первобытных племен, но никак нельзя говорить об объединении всей Центральной Европы в единую экономическую систему в это время. Экстенсивная форма хозяйства обусловливала разобщенность населения. Предметы торговли, по которым эта форма прослеживается, не относятся к областям, удовлетворяющим основные экономические запросы населения,— это янтарь, золото, бусы. Большое значение имели бронзовые изделия, распространявшиеся далеко за пределы районов их изготовления. Но и их распространение не создавало единства экономики. Если же Чайлд имеет в виду, что люди, торговавшие этими предметами, в то же время способствовали распространению сведений о металлургическом новшестве — сплаве меди с оловом,— то и в этом смысле будет большим преувеличением говорить о единстве Центральной Европы. Не только не было единства форм металлических изделий, но и ряд племенных групп («культур») Центральной Европы еще вообще не знает металла, в то время как другие племенные группы широко пользуются им. Неправильно объясняет Чайлд причины накопления богатств и производства продуктов сверх необходимого минимума. Так, он пишет: «Основным толчком к накоплению богатств служило суеверное стремление обеспечить себе соблюдение установленного погребального обряда» (стр. 106, ср. стр. 335, 373, 409, 419, 445).

Религиозные побуждения, по мнению Чайлда, не только не являются результатом материальных условий жизни общества, но сами определяют эти последние. Нельзя отрицать, что религиозные взгляды и учреждения, возникнув на определенном базисе, как и всякие надстроечные явления, могут, в свою очередь, влиять на этот базис. Но главную роль здесь играет экономика, а Чайлд считает, что определяющую роль играют религиозные воззрения людей.

Идеалистический подход к решению вопроса о соотношении экономики и порождаемых ею явлений мешает Чамлду правильно осветить проблему возникновения излишков производства и имущественного неравенства. И одном случае Чайлд, как мы указали выше, высказывает мнение, что толчком к накоплению богатств служили религиозные стремления. В другом случае он говорит, что излишки средств появляются в результате повышения требований военачальников (стр. 392). На деле же для того, чтобы появилось имущественное неравенство, должно было развиться общественное разделение груда, должна была повыситься производительность индивидуального труда, а вместе с этим и повыситься стремление отдельных семей вести самостоятельное хозяйство. Только в этих условиях человечество начинает производить больше того, что ему необходимо для удовлетворения собственных потребностей, только тогда появляется прибавочный продукт и возможность его присвоения.

Неверно также утверждение Чайлда, что постройка мегалитических сооружений свидетельствует о накоплении в руках отдельных лиц излишков богатств. Чайлд не указывает, что мегалитические памятники, сооружение которых требовало соединения труда массы людей,, свидетельствуют о наличии у воздвигших их людей первобытно-общинного строя.

Так как Чайлд не уяснил себе основной закономерности исторического развития,то в итоге им дана пестрая картина разнообразных археологических культур или культурных зон, как он их называет. В заключительной главе Чайлд пишет: «В результате нашего обзора доисторической Европы мы обнаружили фрагменты мозаики варварских культур, или, вернее, фрагменты нескольких мозаик, нагроможденных одна на другую. Все данные настолько неполны, что отдельные кусочки мозаики можно комбинировать в виде различных узоров. Часто бывает трудно установить, к какой мозаике относится тот или иной фрагмент. В результате перекладывания отдельных кусочков из одной мозаики в другую узоры совершенно изменяются и общая картина становится совсем иной» (стр. 446). Естественно, что отсутствие монистического взгляда на историю приводит автора к субъективизму. Он пишет, что «принятый здесь узор был установлен, следует сказать откровенно, в той же степени на основании субъективных соображений, как и в результате переплетения его составных частей».

Чайлд почти совсем не интересуется вопросом о том, каким племенам принадлежали те или иные археологические культуры (за исключением культуры боевых топоров), хотя этническая интерпретация археологических культур является одной из важнейших задач археологии. На этом вопросе необходимо остановиться еще и потому, что фашистские фальсификаторы немало потрудились над извращением действительности; подтасовывая археологические факты, они пытались обосновать свои расистские притязания именно путем неправильного определения этнической принадлежности тех или иных культур. Вопрос этот труден для решения вследствие отсутствия у нас данных о языках неолита, но работа в этом направлении, при использовании всех данных, может принести важные результаты. Советские ученые добились больших успехов и в этой области: так, им удалось определить срубную культуру как киммерийскую.

Решение проблем европейской археологии эпохи неолита и бронзы чрезвычайно важно для древней истории, в том числе и для древней истории нашей страны. Археология дает возможность конкретного исследования социально-экономического, историко-культурного и даже отчасти этнического развития родов, племен и народностей, населявших территорию СССР в древнейшие времена. Но подобное исследование возможно лишь в том случае, если оно ведется в связи с общеевропейской историей. Сталинская формула о развитии «от языков родовых к языкам племенным, от языков племенных к языкам народностей и от языков народностей к языкам национальным» дает возможность изучения непрерывной линии развития народа от глубокой древности, когда были наложены элементы современного языка, до наших дней. Археологические материалы сами по себе не дают ответа на подобные вопросы. Здесь необходима совместная работа археологов и лингвистов. Возьмем, например, вопрос об индоевропейской языковой общности. При помощи историков и археологов языковеды не смогут решить эту проблему, так же как и другие проблемы, связанные с происхождением тех или иных языков. «Без общества нет языка,— пишет товарищ Сталин.— Поэтому язык и законы его развития можно понять лишь, в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и который является творцом и носителем этого языка». Если археологам вместе с языковедами удастся раскрыть, какие племена и народи скрываются за теми или иными археологическими культурами, это окажет огромную услугу не только исторической, но и лингвистической науке.

Советские ученые много сделали для изучения археологии Европы. Как в изучении отдельных культур, вопросы о происхождении которых связаны с западноевропейской археологией (например, трипольской, фатьяновской), так и в решении ряда общих вопросов им удалось добиться значительных успехов. Разоблачение буржуазной фальсификации науки, борьба против фашистских извращений археологии — важные и успешно разрешающиеся задачи археологов нашей страны. Сейчас эти задачи особенно остро стоят перед советскими учеными. Крах гитлеризма должен был, казалось, стать концом реакционных теорий, служивших идеологической подготовке фашизма. На деле это не так. Империалисты, подготавливая третью мировую войну, стараются возродить в числе других теорий реакционную археологию в Европе. Реакционные идеи Коссины объявляются неким идеалом, к которому должна стремиться наука. Миграционизм в его худшем виде, националистические и расистские идеи особенно усердно культивируются в среде австрийских и западногерманских ученых. Рассуждение о наследовании германцами расовых черт древнего нордического народа, поиски прародины германцев, утверждения о том, что склонные к переселениям северные люди еще в неолите заложили расовые основы индогерманизации Европы, и тому подобные высказывания, взятые из арсенала гитлеровской «науки», заполняют страницы «ученых» трудов, выходящих в Австрии и Западной Германии. Расистские и идеалистические принципы являются руководящими и в англо-американской археологии. Проблемы европейской археологии являются важными научными и в то же время острыми политическими проблемами. Только ученые, стоящие на позициях марксизма-ленинизма, могут дать наиболее объективные ответы на сложные и запутанные вопросы европейской археологии. Советские ученые плодотворно работают в этой области.