У каждого парня есть сердце

попытками подкупить мэра и звонком о подложенной в здание городского муниципалитета

бомбе кто-то подсунул ему кетаминчик[11]. Или экстази.

Вот только если это правда, то почему сейчас, танцуя с фрау Шумахер, он выглядит совершенно

трезвым (а еще совершенно обаятельным и очаровательным)? Он искусно и непринужденно

ведет ее в танце через террасу, – хм, прямиком ко мне. Надо сказать, прабабка Петера выглядит

так, словно умерла и вознеслась на небеса, до такой степени она взволнована мужественными

объятиями, в которых парит над полом. Похоже, она даже не осознает тот факт, что танцует под

«Богемскую рапсодию».

Которая стремительно приближается к своему «головотрясному» концу[12]. Разумеется, он даже

не задумывается ни о чем таком. Ну, вы понимаете, о том, чтобы пригласить на танец МЕНЯ.

Только не после той головомойки, которую я устроила ему вчера ночью. ЧЕГО И СЛЕДОВАЛО

ЖДАТЬ ОТ ТАКОЙ КРУГЛОЙ ИДИОТКИ, КАК Я.

О, Боже! Я уже начинаю подумывать о том, чтобы ИЗВИНИТЬСЯ перед ним за то, что не ответила

на его поцелуй прошлой ночью. Вот до чего Кэл довел меня своими перепадами настроения. Я к

тому, что… эндорфины? ЭНДОРФИНЫ? Он ни разу ни слова мне не сказал об эндорфинах. Вчера

он был весь из себя сплошной фенилэтиламин. А теперь вдруг стал мистером Эндорфин?

– Уууууух, какая самечательная фечеринка! – все, что смогла сказать фрау Шумахер, когда

«Богемская рапсодия» подошла к своему потрясающему (второму за последний час) завершению

и Кэл крутанул ее на ближайший ко мне стул.

Я:

– Я так рада, что вам нравится, фрау Шумахер. Понятия не имела, что вы так хорошо танцуете.

Ф. Ш.:

– Я? Ну што фы! Это фсе этот молотой челофек… - (хватая Кэла за руку. По его виду, кстати, кажется, что он готов рвануть на противоположную сторону террасы), - … он тушА опщестфа!

Кэл (выглядя – должна признать – очаровательно смущенным):

– Право, фрау Шумахер. Не стоит скромничать. В былые времена вы, небось, были настоящей

королевой вечеринок.

Ф. Ш. (отмахнувшись):

– Ну, та, конечно. Только это пыло очень-очень тавно. Ох, какие фечеринки устраифали в

рейхсканцелярии фюрера. Сефотняшняя мне их немного напоминает. Там тоше шампанское текло

рекой, прямо как стесь.

Мы с Кэлом обменялись ошарашенными взглядами.

Я:

– Простите, фрау Шумахер. Вы сказали… рейхсканцелярии фюрера?

Ф. Ш. (невинно распахнув глазки):

– Ну та. Расумеется. Именно тута я хотила на танцы молотенькой тефушкой. Кокта рапотала ф СС.

Кэл (потрясенно):

– Фрау Шумахер, вы… работали в СС?

Ф. Ш. (снова отмахиваясь):

– Само сопой, само сопой. Токта фсе там рапотали! Латно, что фы фсе о прошлом. Кде тут еще

шампанское?

Кэл поспешил наполнить бокал фрау Шумахер. На проигрывателе Петера заиграла «Under

Pressure»[13], и его прабабуля подскочила на ноги, заявив: «Это моя люпимая!»

Затем она устремилась на танцевальную площадку/пятачок у бассейна.

Мы с Кэлом уставились друг на друга.

– Мы ни в коем случае, - предупредила я, - не скажем Холли и Марку, что тот, кто готовил им

свадебный завтрак, работал в СС.

Кэл пожал плечами.

– Патумаешь, польшое тело, Дшейн! Токта фсе там рапотали, - ответил он, в точности передав

акцент прабабушки Петера.

– Поклянись, - потребовала я.

– Клянусь, - сказал он. И добавил: - Я смотрю, ты все еще пишешь в этом своем блокноте?

Я (не в состоянии оторвать взгляд от его рук, которые сейчас, когда держат бокал шампанского,

выглядят даже сексуальнее, чем вчера, когда держали карты):

– Да.

Кэл:

– Но ведь ты не собираешься отдавать его им, так?

Я (Это мое воображение, или его глаза действительно такие же синие, как небо у нас над

головами?):

– Отдавать что кому?

Кэл:

– Марку и Холли. В качестве свадебного подарка. Дневник путешествия, который ты для них

ведешь.

Я (По случаю сегодняшнего события он надел пиджак и галстук. Надо ли говорить, что он выглядит

в них так же здорово, как и без рубашки?):

– О, нет. Теперь нет. Я изменила свое мнение. Как и ты.

Я знаю! Это очень смелый ход с моей стороны.

Он выглядит смущенным. Надо ли говорить, что смущение – в его случае – просто очаровательно?

Кэл:

– Прости?

Я:

– Ну, я про это мероприятие, разумеется. Когда ты решил, что брак – это хорошо, и что он должен

вызывать желание праздновать и веселиться, а не вселять священный ужас?

Кэл:

– А, это. Ну… Слушай, ты не могла бы ненадолго прекратить строчить в этом своем блокноте? Это

несколько отвлекает.

Я:

– Но это мое первое путешествие по Европе, ты же знаешь. Я не хочу терять ни минуты.

Кэл:

– Если ты будешь проводить все время, уткнувшись в блокнот, то потеряешь гораздо больше.

Я:

– Я перестану писать, если ты скажешь, почему передумал.

Кэл:

– Передумал по поводу чего?

Я:

– По поводу Холли и Марка.

Кэл:

– А-а. Ну, э-э-э-э… Вообще-то из-за тебя.

ИЗ-ЗА МЕНЯ?

Я:

– ИЗ-ЗА МЕНЯ? Но… когда? Не прошлой же ночью?

Кэл:

– На самом деле, именно тогда. Прошлой ночью.

Я:

– Но я же была такой грубой!

Кэл:

– Возможно, я это заслужил.

Господи Боже! Он таки начал принимать велбутрин. ОПРЕДЕЛЕННО. Другого объяснения быть не

может.

Я:

– Хорошо, а что случилось-то? Почему ты ни с того, ни с сего стал таким милым?