У каждого свой путь.Тетралогия

Мужчина даже не понял, что снова заплакал. Привела в себя ладонь девочки. Он поглядел сверху вниз и она потянула его к себе, а когда наклонился, обняла за шею и прижала его голову к своей пухлой щечке, гладя по волосам на затылке. Тихо сказала:

— Ты не плачь. Знаешь, сколько мы с Сашей проплакали, когда думали, что мама умерла? Она иногда очень долго не писала. Ты взрослый, тебе нельзя плакать, так дедушка говорит. Тебе плохо, да?

Горев присел на корточки, внимательно разглядывая в полумраке леса дочь Марины. Затем обнял ее, крепко прижал к себе и глухо сказал, уткнувшись в детское плечико:

— Очень плохо…

Тут же поднял лицо, стыдясь своей слабости. Хотел встать, но детская рука не отпустила его шею. Юлька погладила его ладонями по щекам, стерла слезы:

— Все пройдет. Надо перетерпеть. Так мама говорит.

От ее не детской серьезности и простых слов ободрения стало легче. Они тронулись дальше. В лесу все больше темнело. Солнце давно скрылось за горизонтом, оставив после себя красное зарево. Силуэты кустов и деревьев стали черными. Николай часто запинался за сучки и корни, выпиравшие из земли. Ноги отказывались его держать. Если бы не Юлька, он бы заблудился в знакомом с детства лесу. Разум отказывался служить и в голове вновь и вновь всплывало лицо матери. Девочка провела его до лесной тропы. На развилке из-за кустарника выехал на лошади Саша. Не громко сказал:

— Юля, беги домой. Делай, как договорились…

Спрыгнул с коня, окинув быстрым взглядом измученного мужчину:

— Дядь Коль, садись на лошадь, ты еле идешь… Дедушка собрал еды и велел мне с вами быть. Пиджак одень, не жарко. Я привез…

Горев кивнул, но пиджак так и не одел. Забрался на лошадь, чувствуя, что силы действительно оставили его. Девочка помахала ему рукой, ласково улыбнулась и исчезла за кустами. Саша взял коня под уздцы и повел по лесной тропе…

Дом на кордоне хорошо сохранился за эти годы. Иван Николаевич регулярно протапливал и ремонтировал его. Практически ничего внутри не изменилось с тех пор, как тут жила Марина. Внутри было тепло и сухо, хотя уюта не чувствовалось. С тех пор, как дом остался без хозяйки, из него словно вынули душу. Все было по-прежнему и все равно не так…

Мальчик подвел коня к крыльцу, когда стало совсем темно:

— Дядь Коль, мы приехали. Идите в дом, пока я Серого разнуздаю да оделю сеном. Замок без ключа висит…

Горев с трудом влез на крыльцо. Замок показался ему пудовой гирей и выпал из рук. Мальчик поднял замок и придерживая мужчину за пояс, ввел в дом. Не смотря на кромешную тьму, довел до стула и усадил. Зажег керосиновую лампу, поставив ее на стол и принялся распаковывать еду. Саша заставил Николая поесть, чуть ли не силой вталкивая тушеную картошку. Мальчишка сам кормил его, со страхом глядя в потускневшие глаза. Накормив, отвел к высокой кровати с металлическими спинками. Отбросил одеяло в сторону и потребовал:

— Ложись спать…

Николай и сам чувствовал, что обессилел. Он устало разделся до нижнего белья и лег на прохладную простыню. Мальчик осторожно укрыл его одеялом. Пытливо взглянул в лицо, сверкнувшими в полумраке глазами:

— Дядя Коля, это правда, что вы воевали против мамы? Так мне сказал дядя Вова…

Он не стал врать:

— Правда…

Саша отошел в сторону, стараясь осмыслить все то, что он узнал, услышал и увидел сам о лежавшем мужчине. Это никак не укладывалось в его мозгу и он снова спросил:

— Тогда почему вы здесь, а не в тюрьме?

Горев устало пояснил:

— Я должен вернуться туда семнадцатого мая. Я дал слово твоей маме. Я приехал попрощаться…

Дверь в дом резко распахнулась, отчего огонек в лампе затрепетал и едва не погас. В горницу ворвалось трое спецназовцев с автоматами наперевес. Быстро огляделись. Заметив тело на кровати, бросились туда:

— Здесь он! Саша, отойди в сторону, мы сейчас этой гниде покажем, что значит спецназ!

Они рванулись к Николаю, безучастно лежавшему на постели и даже не пытавшемуся встать, но на их пути встал мальчик. Крикнул, нагнув голову вниз:

— Не сметь его трогать! Мама вас не простит! Это она отпустила его из тюрьмы…

Все трое замерли рядом с кроватью, уже готовые сбросить Горева на пол, а затем развернулись и молча исчезли за дверью. Николай повернул голову, взглянув на прижавшегося к матрасу мальчика, устало произнес:

— Зачем ты их остановил? Они шли со мной разобраться. Для меня это было бы лучше…

Парнишка ответил, тряхнув кудрями и отвернувшись в сторону. В голосе слышались слезы:

— Это не честно — бить лежачего…

Николай сразу вспомнил эту фразу…

Борька Балатов и Маринка яростно дрались, катаясь по льду. Ловкая девчонка все же оседлала более сильного противника, прижала к земле. Замахнулась… и не ударила. Борька вжался в лед и закрыл глаза в ожидании, а она слезла с поверженного врага и встала. Когда он, тогда еще просто ее приятель Колька, потребовал добить, сказала, стирая кровь с лица варежкой:

— Это не честно — бить лежачего.

Горев тихо спросил:

— Саша, ты меня ненавидишь?

Мальчик поглядел на него блестящими черными глазами:

— Нет. Мама часто вспоминала о вас, каким вы были в детстве. Она всегда жалела, что вы, как друг, исчезли из ее жизни.

Николай почувствовал, как из глаз самопроизвольно покатились слезы. В душе стояла такая боль, что он с трудом сдерживался, чтобы не застонать. Отвернулся к стене, сказав:

— Я хочу спать…

Но он не заснул. Он просто не хотел, чтоб ребенок видел, как ему плохо…

Николай Горев побывал на похоронах матери на кладбище. Вначале издали смотрел на вырытую могилу с холмиками сырой земли по краям. В доме попрощаться не удалось. Брат не пустил его в дом. Витек одним ударом опрокинул Николая на землю возле калитки и прошипел:

— Ноги твоей в моем доме не будет! Ты, сука, из-за тебя мать померла…

На погосте Витек тоже попытался не пустить старшего брата к гробу. Он яростно двинулся навстречу Николаю, грозя убить. Если бы не вмешательство Ивана Николаевича, дело могло бы закончиться дракой между младшими Горевыми. Ушаков вклинился между братьями и грудью пошел на Витьку Горева. Прошептал, удерживая все еще крепким плечом младшего Горева:

— Отойди! Дай Николаю попрощаться! Он тоже сын Маруси. Мать к нему бежала, вспомни. Она его простила…

Витек поглядел мужчине в глаза и отошел, не взглянув на брата. Отвернулся, встав метрах в трех, из глаз катились горькие слезы. А Николай наклонился над восковым лицом матери, нежно гладя его пальцами. Прошептал, склонившись над гробом и ничего не видя скозь слезы:

— Мама, прости меня. Прости за все, что я совершил! Я столько горя принес тебе, а ты бежала ко мне, чтобы защитить…