У кошечек нежная шкурка
Шрифт:
— Понял вас.
— Да, кстати, где нам можно перекантоваться? Мы жутко подставились; Жанна д'Арк, наверное, была в большей безопасности…
Он дает мне адрес какой-то своей знакомой — у нее небольшое бистро, куда я всегда могу прийти от его имени, сказав пароль: «Крепкий ветер слабому дождю не помеха». Фраза эта напоминает заклинание, и, похоже, стоит мне ее произнести, как я получу все, чего ни пожелаю: от блинчиков с ликером до ласточкиных гнезд.
Запомнив адрес, благодарю Буржуа и вешаю трубку.
— Два джина! — громогласно объявляю я, возвращаясь в зал. Спиртное приятно
Только было собравшись поставить ногу на порог, вижу, как на улицу въезжает цепочка немецких мотоциклистов.
Похоже, не удастся нам сегодня половить ночных бабочек — а так хотелось! Опять нас выследили… Черт-те что, на этой Богом забытой планете всегда находятся пошляки, которым нечего делать, только за вами присматривать!
Тяну Лауру назад и живо захлопываю дверь.
— В чем там дело? — любопытствует хозяйка.
Вопрос, конечно, интересный, но лучше на него не отвечать. Тогда она сама подходит к двери и выглядывает на улицу.
— А, фрицы!
Ее тон гораздо красноречивее слов — сероштанников эта дама, похоже, недолюбливает.
— За вами?
Я по-прежнему молчу. Мотоциклисты останавливаются у ступенек бара.
— Точно! — восклицает толстуха.
Схватив наши стаканы, она сует их в цинковую раковину.
— Быстро — через заднюю дверь, увидите деревянную лестницу во дворе, она ведет на чердак. Там глухое окно, на самом деле — вход в тайник, прячьтесь!
Никогда не думал, что человек может говорить так быстро: на все про все ей хватило пяти секунд.
Я толкаю дверь в подсобку и слышу за спиной, как на крыльце грохочут сапоги. Так, захламленный какой-то рухлядью дворик — быстро вычисляю, где эта самая деревянная лестница. Четыре прыжка — и вот мы уже на чердаке, огромном, как и все чердаки мира; по сторонам — старые железные кровати, чемоданы, стенные часы, разбитые детские машины, ржавые трубы…
Через слуховое оконце пробивается свет — на улице, доставая прямо до крыши, торчит фонарь. Это кстати — чердак неплохо освещается и можно довольно сносно ориентироваться. Действительно, в глубине видно заколоченное окно, о котором говорила хозяйка. Вперед!
Осторожно нащупываю ручку, и мы попадаем в маленькую, чуть больше каюты на корабле, комнатку. Закрывая окно, обнаруживаю огромную перекладину — специально для того, чтобы наглухо задраивать вход. Ну, если уж и здесь нас гансы застукают!..
Не видно ни зги: я не решаюсь даже воспользоваться зажигалкой, чтобы нас не выдал свет. Лаура шепчет, что нашла кровать — усаживаемся рядышком и принимается ждать. Сердце стучит, как на краю пропасти; такое впечатление, что время остановилось…
Наконец послышались шаги — неторопливые, тяжелые и уверенные.
— Откройте, ребятки, это я! Отпираю.
— Что, сдрейфили? — на пороге стоит хозяйка с фонариком в руке, улыбается. — Ничего себе тревога была… Ребятишки на улице сказали им, что видели какую-то парочку, но, на ваше счастье, фрицы точно не знали, то ли вы, то ли нет… Они и меня расспросили — я, не будь дурой, сказала, что тоже видела подходящих по описанию людей, но они прошли мимо.
Энергично протягиваю ей руку:
— Вы самая шикарная
женщина во всем Бельгийском королевстве, мадам…— Брукер.
Я вздрагиваю:
— Как вы сказали?
— Брукер…
— Мать моя родная! А на какой мы сейчас улице?
— Шарлеруа.
Нет, случай, все-таки, самый хитрый парень из всех живущих на земле — этот самый адрес мне только что дал Буржуа!
— Невероятно!
— Что именно?
— Минут двадцать назад я позвонил одному приятелю и спросил, где можно спрятаться. И знаете, что он мне ответил? Посоветовал пойти к мадам Брукер на улицу Шарлеруа и сказать ей: «Крепкий ветер слабому дождю не помеха». Это я от вас, кстати, звонил!
Дамы принимаются охать и ахать, а я еще раз повторяю себе: случай, что ни говори, мастак на все руки!
— Оставайтесь, сколько понадобится! — радушно предлагает хозяйка. — Я пока пойду поищу чего-нибудь перекусить.
Ну и замечательная же она тетка — таких на дюжину тринадцать штук нужно, точно!
Когда мы, наконец, пожелали мамаше Брукер спокойной ночи, в комнате воцарилось неловкое молчание.
— Ну что ж, Лаура, — решился я, — ложитесь на кровати…
— А как же вы?
— Да я тут как-нибудь… на коврике.
ГЛАВА 15
Не знаю, случалось ли вам ночевать бок о бок с киской, которую вы знаете лишь несколько часов. Смею вас уверить, эффект прелюбопытнейший!
Успокоившись и почувствовав себя в безопасности, ловлю себя на том, что новое, сложное и противоречивое чувство не дает уснуть — сколько ни кутаюсь в свой коврик, никак не могу прогнать из своей коробчонки для мозгов образ крошки Лауры. Как она сложена!..
Мне уже видится ее прелестное тело, утомленное приключениями этого дня, ее вздымающаяся грудь… Клянусь, других таких грудок во всем Брюсселе не сыскать! Глубокое дыхание напоминает о ее губах… просто сногсшибательных губах! Да что там говорить — у нее все сногсшибательное!!!
Я кручусь на подстилке, как уж на сковородке.
— Вы не спите? — шепчет Лаура.
— Нет.
Вам, наверное, неудобно на полу?
— И не такое бывало…
И опять тишина. Тишина, скрипящая в ушах как несмазанное колесо.
Поднимаюсь и потихоньку двигаю на коленках к кровати, ориентируясь на тепло тела. Неуверенно протягиваю свои шаловливые руки…
— Что вы делаете?! — ее как подбросило.
Хотите — верьте, хотите — нет, но при этих суровых словах я, Сан-Антонио, бывалый мужик, делавший и не таких, первейший волокита — разнюниваюсь, как последний школьник, и принимаюсь блеять что-то типа:
— Лаура, подождите… я… Лаура, — да еще таким дрожащим голосом, что слова застревают в глотке.
Она же куда более решительна:
— Сан-Антонио! Прошу вас… — и твердо отталкивает меня. Что ж, наверное, я не в ее вкусе… А может, у бедняжки в сердце засел какой-нибудь хлыщ, и она поклялась ему в верности до гроба.
Как бы то ни было, мне остается лишь удрученно пролепетать:
— Извините меня, Лаура, — и поплестись как побитая собака, к себе на коврик. Свернувшись так, что пролез бы и в дуло револьвера, стараюсь поскорее заснуть, и, что любопытно, это мне легко удается.