У Лукоморья

Прошла вереница бессмысленных дней,И волки вернулись вновь,Но новый пес старого был поумней.Не стал он лить свою кровь.И пес убежал. И не будем винитьМы слишком строго его.Ведь друга кто мог так легко пристрелитьНе стоит, поверь ничего.Никто пастуха теперь не разбудил,Не стало верных собак.И в горло зубы его вонзилМатерый серый вожак. А черный пес нынче в помойках живет,И рад он своей судьбе.Считает себя он свободным как бог,И ходит сам по себе.И только порой в беспробудную ночь.Пес рвет пустоты струну.Никто не в силах ему помочь.И воет он на Луну.Был в стаде том самом и белый баран,Породистый как король.Всю жизнь он исправно крыл своих дам,Играл хорошо эту роль. Не думал баран, что уйдет благодать,И только волки пришли,Сказал им баран, что готов продолжать,Теперь и для них служитьНо только вот нужен волкам он был,Не больше, овец других.И волки съели его на пир,Как съели всех остальных.

— Интересная песня, — сказал Зверь, когда Вася окончил свое пение, которое в отличие от содержания, не лезло ни в какие ворота. — Честно говоря, от тебя не ожидал.

— Зря ты так, вступился за Васю Коля. Вася еще всех нас удивит.

— Это точно, — поддержала его Аленка.

— Значит, умерли все, — медленно произнесла Таня.

— Не совсем. Кроме волков и черного пса.

— Да, только предатель и выжил, — ответил ей Зверь.

— Предатель ли? — переспросила Аленка.

— Да, можно ли считать предателем, предавшего предателя? — поддержал ее я.

— Ты сам понял, что сказал? — почти хором спросили меня Зверь с Олегом.

— Нет-нет, — итак все понятно. Все мы иногда вынуждены предавать…

— Не скажи…

— Не будем ханжами. Но у одних это проходит легко, другие же потом сами себя съедают.

— Как Иуда?

— Хотя бы и он.

— Все зависит от расклада карт. А он у каждого свой.

— Каждому — свое.

— Очень верно подмечено, — отозвался Олег.

Это был бы сон, волшебный сон.Каждый был бы просто чемпион,Если б мог бы выбирать себе коней, —

напел он под мотив «Машины времени».

Я умышленно не привел авторов нескольких реплик. Во-первых, я сам их не помню, а во-вторых, какое, собственно, значение имеет авторство мысли? Главное в том, что она высказана.

* * *

У Вас когда-нибудь было ощущение, что все события и, конечно же, разговоры вокруг Вас, такие разные и, на первый взгляд, совершенно несвязанные вдруг начинают выстраиваться в какую-то невероятно сложную, но вместе с тем совершенно определенную схему. Схему, похожую на закрученный сюжет новомодной повести? Нет? Значит, Вам повезло. Или, точнее, не повезло… Впрочем, понимайте, как знаете.

Так вот, внутренним чутьем я сейчас понимал, что этот разговор о роли Иуды, да и само поведение Васи, все это имело какое-то очень важное значение.

Но, с другой стороны, как трудно бывает, когда пересказываешь какую-то историю, выбрать важное и отбросив все остальное, сделать ее компактной и интересной. Это сродни высечению статуи из куска мрамора, где тоже надо найти подходящий кусок и отсечь все лишнее. Порою вместе с лишним отсекается и часть нужного, и миру является шедевр Венеры Милосской. Но это уже, так сказать, лирическое отступление, а если серьезно, то я очередной раз попрошу прощения читателя, если мое повествование покажется ему обрывистым, и продолжу.

* * *

Так уж случилось, что лейтмотивом дальнейшего вечера стали дауны, то есть больные этой болезнью. Первым начал рассказывать Вася:

— Едет на экскурсию автобус с детьми-даунами. Автобус ломается. Водитель его чинит, чинит. Подлезает под низ, залезает сверху. В общем, делает все возможное, ничего не получается.

Подходит к нему мальчик-даун.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

— Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит час. Опять подходит тот же мальчик.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель опять:

— Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит еще час. Подходит тот же мальчик.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель думает, чем черт не шутит, может действительно знает.

— Ну, если знаешь, так скажи.

— У вас автобус сломался!

— Надеюсь, что у нас еще не успели принять закон об охране чести и достоинства хромосомных меньшинств, — спросил Вася, окончив рассказывать.

— Тебе повезло, — отозвался Зверь, — а то бы точно залетел.

По тундре, по железной дороге,Где мчит курьерский Воркута — Ленинград.

С каким выражением он пел последние строки, это надо было видеть.

— Но пока такого закона нет, — встрял в разговор я, — я тоже внесу свою лепту, и принялся рассказывать:

— Отец с сыном гуляют возле моря. Сын — даун. Отец — нет.

— Вот, сынок, посмотри какое море.

— Где?

— Да вот, видишь, волны плещутся, барашки бегают…

— Где?

— Да вот у нас под ногами плещется…

— Где?

— Да вот ведь, смотри, солнечная дорожка в даль уходит…

— Где?

— Да вот, видишь, много-много воды…

— Где?

Отец не выдерживает. Хватает сына за ноги, и головой в воду.

— Вот, вот, смотри! Вот тебе море!

Наконец отпускает.

Сын:

— Папа, что это было?

Отец, уже успокоившись:

— Вот это, сынок, было море.

— Где?

Может быть, взыскательный читатель скажет, эту часть разговора с анекдотами можно было бы и не приводить. И может быть, он будет в этом прав, однако, я все же так не думаю. «Из песни слова не выкинешь», говорит народная мудрость. И это правильно, ибо нарушится ритм. Так же если выбросить из разговора невзначай рассказанные анекдоты, то многие последующие ассоциации будут совсем не понятны. Впрочем, судите сами.