У любви краски свои
Шрифт:
Наташа, Наташа… Неужели забыла наши горячие встречи? Ни словечка не можешь написать. Нет моей вины здесь, жизнь сама поставила на такую стезю. Эх, как я люблю тебя! Городская жительница… Приехала бы к нам, Наталка, сразу бы понравились наши места, и город бы позабыла… Возвращусь из Сурска, напишу об этом, еще раз напомню, какая красота тут, как легко дышится, всё радует глаз. Приезжай побыстрее в Лашмино. Не приедешь — сам съезжу за тобой. Зачем так раздираешь мне сердце, Наташенька? Не слушай ты свою мать. Услышь плач моего сердца, приезжай сюда…»
Мотор почему-то «закашлял»,
А вот как ноющее сердце успокоить?..
Долго задержался Петр Иванович в правлении колхоза. Вошел домой крадучись, — боялся, не проснулись бы отец с матерью, но они не спали, сумерничали.
— Вы что, меня дожидаетесь? — при их виде удивился Петр Иванович.
— Да вот, калякаем о тебе, — ласковым голосом промолвила мать. — Письмо тебе из Москвы пришло. На этажерку вон положила.
Петр Иванович включил свет в передней, нашел письмо.
«Любимый мой Петрушенька! Несказанно соскучилась по тебе, миленький. Воздуха порой не хватает, когда думаю о тебе. Все не так, все омрачает настроение. Радости пропали сразу же, как только ты уехал. Дни кажутся длинными-предлинными, похожими на занудливые, дождливые, осенние денечки. Зачем, почему уехал в село?! Разве плохо было здесь? Кажется иногда: огромное черное крыло коршуна закрывает мне солнце. Сердце навзрыд плачет по тебе. Места себе не нахожу, родненький. Нет и еще раз нет, не верю, что насовсем разойдутся наши пути-дороги!!! Это — разрушить жизнь. Почему не поймешь никак? Неужели не было между нами горячей любви? Возможно, забыл уже обо всем?
Приезжай, возвращайся снова в Москву. Отец уладит, где нужно, дело. И по аспирантуре, и по работе на первых порах. Без дела не останешься. Никак не могу без тебя!!!
Горячо целую и крепко-крепко обнимаю. Наталка».
У парня на душе стало так хорошо, так посветлело все внутри, и усталость сразу куда-то пропала. И вместе с тем заныла душа по Наташе, от того, что они сейчас находятся далеко друг от друга.
Лег на кровать и никак не может уснуть, все думает о любимой, о ее и своей дальнейшей жизни…
Как обычно, Паксяськин с Кечаевым засиделись в правлении колхоза до вечера, и Петр Иванович решил открыться другу:
— Отговаривай, приводи любые доводы, Борис Дмитрич, но я дальше все равно так не могу. Дела делами, а сердцу не прикажешь. Всю душу истерзал, сил больше нет.
— Что, снова сбежать надумал?! — от испуга аж глаза расширились у Кечаева.
— Да нет. И все же надо съездить в Москву. Возможно, наконец-то изменилось мнение Наташи насчет переезда сюда. Представляешь, никак не могу смириться с тем, что наши пути-дороги с ней разойдутся. Это же противоестественно, быть не должно так.
— Ну что ж, поезжай. На месте все сам увидишь, услышишь, прочувствуешь и поймешь.
— Тогда вожжи возьми в свои руки. Два-три дня только меня не будет.
— Хоть на неделю езжай. Посевная позади. Что необходимо, и без тебя осилим.
…И
вот Паксяськин уже в Москве, перед давно знакомым ему домом.Входя в дверь подъезда, чуть ли не нос к носу столкнулся… с Владиславом — давнишним ухажером Наташи, чувствовалось и тот был тоже весьма удивлен.
— Привет, напарник, — с издевкой первым проронил Владислав. — Ты ведь уехал из Москвы? Какими судьбами оказался здесь?
— Тебя-то это почему волнует? — говорит как бы нехотя Петр, а у самого сердце стало учащенно биться. Владислав, конечно же, приходил к Наташе. — Ты сам почто ноги обиваешь, где не положено?
— Почему думаешь, что не положено. Некоторым, скажу тебе, очень даже положено и… дозволительно, — насмехается над Петром Ивановичем Владислав. — Вот… к Натульке приходил.
По ступенькам Паксяськин чуть ли не взбежал.
Дверь открыла Наташа. От неожиданности — остолбенела. Наконец, словно освободившись от пут, перепрыгнула через порог, повисла на шее Петра Ивановича.
— Пе-етя! — во весь голос закричала она. — Петрушенька! Наконец-то дождалась тебя!
Паксяськин начал целовать любимую. Забыл даже, что только-только встретились с Владиславом. Парень с девушкой так обрадовались друг другу, что даже не заметили проходившую по лестнице соседку. Она взглянула на целующихся-милующихся, и светлая улыбка пробежала по ее лицу.
— Петя, зайдем!
Едва успели войти в зал, снова бросились друг к другу, обнялись… А тут и Руфина Романовна вошла.
— Ой, да тут долгожданный гость! — обрадованно протянула женщина.
— Да вот… приехал, Руфина Романовна, — Паксяськин как бы не находил нужных слов для объяснения.
— Вижу, что приехал. Надо понимать — насовсем?
Петр Иванович решил говорить сразу, начистоту.
— Птичке гнездышко свито в селе. За ней приехал.
— Да ведь у этой пташечки и в Москве гнездо что надо, по всем параметрам подходит для нормальной жизни.
— Все равно выпорхнет отсюда, к другому дому надо будет притулиться.
— Только не к сельскому.
— И почему же?
— Не для Наташи он предназначен.
— А я думаю, именно для нее. И для меня. Для нас двоих.
— Гнездо ваше вот где, — женщина показала рукой в сторону комнаты девушки. — И все, что есть здесь, Наташино и… ее будущего мужа.
— Сами понемногу приобретем необходимый скарб, Руфина Романовна. Собственными силами нажитое больше радости доставляет. Потребителем, зарящимся только на готовенькое, не хочу быть. Это удел трутней.
— Пусть другие едут туда. Село — не для Наташи. Сказала: не пущу дочь прозябать в глухомани.
Девушка с грустными глазами стояла посреди комнаты, молча слушала мать и жениха, которые никак не могли договориться.
— Хорошо, Руфина Романовна, ваши мысли мне понятны. Позвольте мне спросить саму Наташу. Как посчитает нужным, так и будет. — Петр обратил свой взор на девушку и спросил: — Наташа, поедешь со мной?
Та только тяжело вздохнула и опустила глаза.
Молчит девушка, как бы раздумывает, чью же сторону принять. Украдкой, стеснительно посмотрела на возлюбленного и, наконец-то, кое-как выдавила из себя: