У моря Русского
Шрифт:
Широко разбросанный аул издали походил на кочевье. Только в одном месте, где начиналась узкая горная дорожка на Сурож, сакли стояли теснее. Здесь находилась старая корчма, вокруг которой и разрослось селение.
Низенький, сложенный из камня дом с двумя подвалами стоит на пригорке, над плоской крышей длинный шест. На шесте развевается конский хвост, чуть ниже укреплена половина выдолбленной и засушенной тыквы. На безмолвном языке дорог это означает: «Путник, стой! Здесь найдешь ты стойло для коня и сможешь утолить свою жажду соками земли». На Солхат ли, на Кафу или на Сурож едет путник — ему не миновать корчмы. Всем-пешим и конным дают здесь
Многие путники знали это и по вторникам, минуя корчму, смеялись про себя. Татары прозвали корчму «салы», что значит — вторник. И прилепилось это имя к заведению Геворока, а затем и к селению [33] .
Если идти от аула Салы на юго-восток через лес, то, пройдя верст пятнадцать, а может, и немного более, выйдешь к невысокой горе. Стоит она в низине одна, как в гигантской чаше, а вокруг высокая гряда гор-утесов. За ними — море. У основания горы возвышается скала. Издалека она похожа на стену крепости, которая полукругом обнимает гору с запада. Вершина скалы ровная, словно руками человеческими обтесанная.
33
Селение Салы — ныне Грушевка.
Камень в скале черный с красными прожилками, потому и назвали люди это место Черным камнем. В редких щелях растут цепкие сосенки, да кое-где пробивается зеленая трава. За скалой гора вся поросла густым могучим дубняком да орешником. Между скалой и склоном горы широкая поляна. На поляне всегда тихо: ветру не пробиться сюда — с запада поляна, как щитом, прикрыта скалой, с севера и с востока — горой. Только к югу открыта эта благословенная полоска земли.
Если сойти с поляны вниз, увидишь: в густом зеленом кустарнике журчит быстрый ручей.
Лучшего места для ватажников не найти.
Ватага шла неспешно, с предосторожностями. Через дороги перебегали скрыто, по одному. К Черному камню подошли после полудня. Сокол собрал людей и разослал их во все стороны.
— Пусть каждый отойдет от поляны на две-три версты и осмотрит, что там есть. Вам здесь жить, вам и место облюбовывать. Потом решим — быть тут или иное искать.
— Лучшего не найти, — сказал Козонок, когда люди разошлись. — В скале пещера есть на случай непогоды. Обживай место, Василько, а нам пора и честь знать. Ольгу, поди, отец заждался, затревожился, да и меня хозяин за задержку не помилует.
— Пойдем, Оленька, соберу тебя в дорогу, — сказал Василько, и они пошли к стоянке лошадей.
Козонок подошел к Ивашке. Тот снова лежал, прислонившись спиной к дереву, и о чем-то размышлял.
— Тяжелую думу думаешь, Иване, — произнес Козонок. — И знаю какую. Я вот что тебе скажу: оставайся ты пока здесь. Я тоже у Негро недолгий жилец — при случае к вам в ватагу махну. Ты здесь нужен. Атаман молод, хотя и смел. Мудрость ему твоя будет полезна. О сем подумай.
— Позови ко мне Ольгу, — попросил Ивашка.
Ольга и Сокол подошли к нему вместе.
— Ты прости меня, Оленька, за то, что звал. Болен я и далее идти не могу. Я здесь покамест останусь, а поправлюсь ужо и
у вас побываю. Спаси бог твоего отца, что не дал умереть в неволе. Особливо тебя благодарю. Если б не ты да не Козонок… Всю жизнь помнить буду вашу доброту. Кланяйся отцу, скажи, земной поклон, мол, шлет.— Спаси тебя бог, дядюшка Иван, — ласково проговорила Ольга. — Не тебе, а мне благодарить надо. Если бы не ты, не нашла бы я радость мою. — И она прижалась к руке Василька. — Выздоравливай скорей, ты в нашем доме всегда будешь желанным. Приходи.
Сборы были недолги. Переседлав коней, слуги поехали вперед. За ними, распрощавшись с Ивашкой, двинулся Козонок. Ольга и Василько шли последними. Шли и молчали. Когда тропинка привела к ручью, Федька оглянулся, усмехнувшись в бороду, крикнул:
— Я у дороги ждать буду! — и пустил коня рысью.
— Уезжаешь?.. — тихо сказал Сокол. — Я всегда буду думать о тебе, каждый день к себе ждать.
— Василек ты мой… Жди! — с грустью сказала Ольга. — Я тятеньке все расскажу, он поймет меня.
— Ты што! — встревожился Сокол. — Да разве можно тятеньке! Подумай сама. Для твоего отца я разбойник, беглый. Он, поди, не такого в женихи тебе готовит. Он все сделает, чтобы помешать нашему счастью. Не говори, приезжай тайно.
— До каких пор таиться будем?
— Пока богатым не стану!
— Грабить начнешь! — испугалась Ольга.
— В честном бою буду брать. Вот увидишь. Ну, будь счастлива…
Потом Василько долго целовал Ольгу, чувствуя на губах соленый вкус слез.
— Не грусти.
Он легко подсадил ее в седло и стоял до тех пор, пока не скрылась Ольга за поворотом.
Сокол вернулся на поляну и стал ожидать людей. Они долго не возвращались. Атаману и самому хотелось бы сейчас бродить бесконечно, вдыхать свежесть леса, наслаждаться тишиной и покоем. Он хорошо понимал своих друзей, намаявшихся в неволе, в тесных гнилых подвалах татарски) караван-сараев.
«Нескоро соберутся», — подумал он и прилег на траву. Над ним опрокинулась чаша голубого неба. Сквозь узорчатую листву кленов на лицо падали редкие солнечные пятна, и было приятно ощущать одновременно свежую прохладу тени и ласковое солнечное тепло.
Странные мысли овладели атаманом. Об Ольге мысли те. Только богатство и слава поставят его в ряд с купцом, только тогда можно говорить о женитьбе. Грабить? Нет, нельзя думать об этом. Бедному народу надо помогать, а не отнимать у него. Бедному? А богатые? Верно ли щадить тех, кто на крови бедняков нажил. великую казну, славу и благородное имя? Разобраться в этом надо… Обязательно надо…
Первым возвратился Филька Черный с двумя молодыми невысокими крепышами. Погруженный в свои думы, Сокол не заметил их прихода.
— Это я пришел, — сказал Филька, подходя к нему, — а со мной Митька и Микешка — братья.
— Говорите, что видели, — Сокол поднялся с земли.
— Оглядели мы с Митькой да Микешкой скалу всю с края до края. Камень велик, пять сороков саженей [34] в длину будет, ежели не более. И опять же широк камешек. Скала высоченная, ровная — защитит нас надежно. Отыскали мы с Митькой и Микешкой пещеру великую. В непогодь для всей ватаги прикрытие будет, а коли бог даст, то и зимовать в ней можно.
34
Двести саженей — так считали в старину.