У нас это невозможно (полная версия)
Шрифт:
Эти трое неплохо провели время. Мистер Синклер чень понравился англичанам, проявив настолько горячий и дружественный интерес к их политическим делам, что открыто поддерживал независимую лейбористскую партию и выпустил очень живую брошюрку под названием «Я, Эптон Синклер, утверждаю, что премьер-министр Уолтер Эллиот, министр иностранных дел Антони Иден и первый лорд Адмиралтейства Нэнси Астор – все они лгуны и отказались принять великодушно предложенные мною советы». Мистер Синклер вызвал также немалый интерес в английских светских кругах, ратуя за парламентский акт, запрещающий ношение вечерних туалетов и охоту на лисиц (кроме охоты с дробовиком); во время официального приема в Букингэмском дворце он тепло пригласил короля Георга и королеву Мэри приехать жить в Калифорнию.
Мило Рено, агент по страхованию и бывший
Но, пожалуй, лучше всех повеселился сенатор Бильбо.
Сталин сам просил его совета (зная, что у Бильбо большой опыт по «стабилизации» в штате Миссисипи) относительно насаждения культуры среди несколько отсталых туземцев Таджикистана, и совет посла оказался настолько ценным, что его превосходительство Бильбо был приглашен присутствовать на военном параде в Москве 7-го ноября; он находился на одной трибуне с самыми высокими представителями бесклассового государства. Это было большое торжество для его превосходительства. Сам главнокомандующий Ворошиловне выдержал и упал в обморок после того, как проследовало 200 тысяч советских пехотинцев, 7 тысяч танков и 9 тысяч самолетов; Сталина вынуждены были унести домой после того, как он просмотрел 317 тысяч; но посол Бильбо был на своем месте на трибуне, когда проходил самый последний из 626 тысяч солдат, причем все они отдавали ему честь, так как принимали его за посла Китая; а он без устали отвечал на их приветствия (по четырнадцать раз в минуту) и пел вместе с ними «Интернационал».
Гораздо меньшим успехом он пользовался позднее, когда на собраниях хмурых членов Ассоциации англоамериканских эмигрантов, бежавших в советскуюРоссию от империализма, он спел на мотив «Интернационала»сочиненный им самим куплет, казавшийся ему очень забавным:
{Вставай и драпай без оглядки,
Трудящийся раб СССР.
У Бильбо дома все в порядке,
Любой слуга – миллионер.}
Вставай же, узник нищей хаты,
И из России когти рви.
В стране у Бильбо все богаты,
Господь ее благослови. [31]
Миссис Аделаида Тарр-Гиммич после своей вдохновенной кампании в пользу мистера Уиндрипа публично выражала неудовольствие по поводу того, что ей не предложили ничего лучшего, чем место в таможне в Номе, на Аляске, хотя его предлагали ей очень настойчиво. Она потребовала, чтобы специально для нее было создано Министерство по домоводству, охране детей и борьбе с пороком. Она угрожала, что станет джефферсоновкой, республиканкой, коммунисткой, но в апреле стало известно, что она пишет в Голливуде сценарий для грандиозной картины под названием «Они сделали это в Греции». Желая оскорбить и бесхитростно повеселиться, вновь избранный президент назначил Франклина Д. Рузвельта послом в Либерию. Противников мистера Рузвельта это сильно потешало, а газеты оппозиции поместили карикатуры, на которых Рузвельт с несчастным видом сидел в хижине из пальмовых листьев. НРА было на вывеске перечеркнуто и вместо этого поставлено США. Но мистер Рузвельт с такой любезной улыбкой отклонил назначение, что шутка как-то не удалась.
Сторонники президента Уиндрипа раструбили о том знаменательном факте, что он первый президент, который вступил в должность не 4 марта, а 20 января, согласно новой, двадцатой поправке к конституции. Это-де было прямым знамением неба (хотя в действительности автором поправки было не небо, а сенатор Джордж Норрис из Небраски) и доказывало, что Уиндрип
создаст новый рай на земле.Вступление в должность прошло бурно. Президент Рузвельт отказался при сем присутствовать; он вежливо сообщил, что тяжело болен, однако в тот самый день его видели в одном нью-йоркском магазине – он покупал книги по садоводству, и вид у него был превеселый.
Торжество освещало больше тысячи репортеров, фотографов и работников радио. Двадцати семи избирателям и избирательницам сенатора Порквуда пришлось спать на полу в конторе сенатора и в зале, снятом на две ночи за тридцать долларов в предместье Блэйденсбург. Президенты Бразилии, Аргентины и Чили прилетели на самолете компании «Пан-Америкен», а Япония прислала семьсот студентов в специальном поезде из Сиэтла.
Одна из детройтских автомобильных фирм преподнесла Уиндрипу бронированный лимузин с непроницаемыми для пуль стеклами, с потайным несгораемым ящиком для бумаг, с секретным погребцом для вин и с обивкой из гобеленов 1670 года. Но Бэз предпочел поехать из дому в Капитолий в своей старой закрытой машине; шофером был молодой парень из его родного города, который для столь важного для государства случая надел синий костюм с красным галстуком и котелок. Сам Уиндрип был в цилиндре, но он позаботился о том, чтобы Ли Сарасон во время самого торжества оповестил по радио сто тридцать миллионов граждан, что цилиндр он одолжил – специально для этого случая – у одного нью-йоркского депутата из республиканцев, имеющего родовитых предков.
Однако за Уиндрипом следовал антиджексоновский эскорт солдат: Американский легион, за ним – превосходившие великолепием всех и вся минитмены в блестящих серебряных шлемах, предводительствуемые полковннком Хэйком, в ярко-красном мундире, желтых рейтузах и в шляпе с золотым плюмажем.
Торжественно и вместе с тем робея, как провинциальный мальчишка, попавший на Бродвей, Уиндрип принял присягу, к которой привел его Верховный судья (весьма его не любивший), и, подойдя к микрофону, пронзительно выпалил:
– Сограждане! Как президент Соединенных Штатов Америки, я хочу сообщить вам, что с этой минуты у нас начинается подлинный «новый курс», и все мы насладимся многочисленными свободами, дарованными нам историей нашей страны… и все у нас теперь пойдет как по маслу! Спасибо вам!
Таков был первый государственный акт президента. Вторым актом был переезд в Белый дом, где Уиндрип уселся в Восточной комнате в одних носках и закричал Ли Сарасону:
– Вот чего я добивался все эти шесть лет! Я уверен, что так всегда делал Линкольн! Теперь пускай меня убивают!
Его третьим актом – на правах главнокомандующего армией – был приказ считать минитменов не получающими жалованья, но официально узаконенными вспомогательными войсками регулярной армии, подчиняющимися лишь своим командирам, Бэзу и верховному маршалу Сарасону; приказ предписывал немедленно выдать им из государственного арсенала винтовки, штыки, автоматические револьверы и пулеметы. Это произошло в четыре часа дня, а с трех часов отряды минитменов по всей стране пожирали глазами револьверы и ружья, дрожа от нетерпения завладеть ими.
Четвертым ударом было отправленное Уиндрипом на следующее утро специальное послание Конгрессу (заседавшему с 4 января, так как 3-го было воскресенье) с требованием немедленного принятия законопроекта в осуществление пункта пятнадцатого его предвыборной программы, гласящего, что ему предоставляется полный контроль над законодательной и исполнительной властью и что Верховный суд лишается возможности воспрепятствовать любому действию, которое может прийти в голову президенту.
После прений, длившихся не более получаса, обе палаты Конгресса отклонили это требование около трех часов дня 21 января. К шести часам президент объявил страну на военном положении «ввиду наступившего кризиса», и более ста членов Конгресса были арестованы минитменами по приказу самого президента. Тех членов Конгресса, которые, погорячившись, попытались сопротивляться, цинично обвинили в «подстрекательстве к бунту»; спокойно подчинившиеся аресту не обвинялись ни в чем. Возмущенной прессе Ли Сарасон вежливо пояснил, что последние были настолько запуганы «безответственными мятежными элементами», что их пришлось взять под стражу просто в целях их собственной безопасности. Сарасон не употребил при этом выражения «превентивный арест», которое могло бы породить ассоциации.