У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.

Наутро Мареев мучительно пытался вспомнить, чем закончилась его вечерняя встреча с Даце в кипрской таверне, но ничего не вспоминалось. Хотя… хотя, к его удивлению, он обнаружил на своей шее, на груди отметины от поцелуев. «Не может этого быть… Откуда поцелуи? Даце уехала. Сон не в счет!» Да и не на Кипре он, а в Риге! Даже на завтрак не пошел, а, тупо уставившись в зеркало в ванной комнате, пытался в уме воссоздать события ночного сна. Песня Александра Вертинского о рафинированной женщине вспомнилась, мерцающие глаза Даце вспомнились, а дальше провал… Уносил он женщину на берег моря или нет – неизвестно. Но в карманах нашел несколько камушков-голышей, явно с пляжа. Подумал, что днем отдаст их Даце и расскажет о таком странном и таком прекрасном сне. Но потом одумался и выбросил голыши в окно. Хорошо, что окно выходило в сад, а не на людную улицу.

Отправился в ювелирный магазин и купил изящное бриллиантовое колечко в тонкой золотой оправе. В другом магазине купил шикарный цветастый платок. Представил, как платок будет смотреться на шее у Даце.

Позвонил в Киев Ирине, и та ему ответила.

– Ирина, привет! Ты где? В Киеве или в Риге?

– Ой, Мареев! Привет-привет! Выпал из времени? Втюрился в Даце? А я – на работе. Где же мне еще быть?

– Прости, Ирина! Ты ночью мне приснилась.

– Ну, Марев! Гуляешь с Даце наяву, а со мной – во сне. Она уже успела позвонить мне с утра. В восторге от встречи с тобой. Сказала, что ты взрослый дядька, но моложавый! Смотри, не загордись. Не забывай, что северные женщины при видимой скромности и строгости легко воспламеняются.

На том прекратился телефонный разговор-перебор, а Мареев побежал в типографию, где печаталась его книга избранной лирики.

* * *

Даце проснулась довольно поздно, к девяти часам утра. Лежала, свернувшись калачиком в широкой кровати, и думала… О себе думала… О московском госте… Об Ирине, подруге из Киева. Хорошо, что взяла отпуск на работе. Никуда не нужно торопиться. Пойдет с Всеволодом в Домский собор слушать орган. Веселый он, этот Мареев! Вот что значит поэт! Возрастной мужчина, но, словно молодой, вьюном вился возле нее. Собственно, какое имеет значение возраст. С ним интересно, а остальное – неважно. Но тут же почувствовала, что краска заливает ее лицо. Важно, важно… Но почему? Муж, семья, трое детей? Работа от отпуска до отпуска? Обычная жизнь замужней прибалтийской женщины. Ответственность – главное ее качество. Никаких интрижек на стороне. Но она, Даце, не совсем обычная, с ней часто случаются всякие приключения. Однажды приехала во Львов на конференцию, а ее никто на вокзале не встретил. Позже оказалось, что она вышла из другого вагона. Дожидалась утра на скамейке возле Оперного театра, не знала, в какой гостинице ее поселили. Утром на такси добралась до места проведения конференции, и там с восторгом рассказывала киевской подруге:

– Ирина, ради этого стоило перепутать вагон, ведь какие замечательные звезды над безлюдной площадью висели. А потом, где-то в час ночи, ко мне подошел уличный скрипач и до самого утра играл Моцарта, Бетховена, возможно, для меня?

– Даце, мы здесь чуть с ума не сошли, я звонила в Ригу, обращалась в полицию, а ты в это времени в центре Львова развлекалась с бездомным скрипачом?!

– Прости, я думала о тебе. Мне было очень жаль, что ты не могла ко мне присоединиться и слушать волшебную скрипку.

В другой раз Ирина то ли в шутку, то ли всерьез спросила:

– Даце, ты когда-нибудь опаздывала на свидания с молодым человеком?

– С каким молодым человеком, Ирина?

– Неважно с каким, ты опаздывала на свидание?

– Нет, важно, Ирина. У меня было два молодых человека, с которыми я дружила. Один – Вилли, это было еще в школе. Я не всегда приходила к нему на свидания. А с Раймондом, моим мужем, свиданий почти не было. Ведь мы учились в одном институте, а после окончания института сразу поженились.

Кто знает, возможно, мы в зрелые годы стараемся восполнить то, что не удалось испытать в молодости? Например, любовь! Не было в юности любви, или не было взаимопонимания любви. И вдруг это чувство приходит… И тогда все остальное не имеет значения, потому что пришло то, чего ждешь всю жизнь. Нет, любовь – это слишком громкое слово! Вспомнилось стихотворение, которое Всеволод читал ей в ресторане:

Мне не забытьРесниц дрожания пугливыхИ глаз опущенных, стыдливых,Как тянется рука к руке.Ты здесь со мной и вдалеке…

Надо же! Никогда не запоминала стихи. А эти несколько строчек врезались в память и не отпускают.

Улыбка долго не сходила с ее лица: и когда она стояла под душем, и когда растиралась махровым полотенцем перед зеркалом. С интересом смотрела на довольно крепкое белое тело, покрасневшее от горячей воды. От воды ли? Может быть, от потаенных мыслей? Не выдержала и провела пальцем вокруг одного соска, потом другого, удивляясь, как они резко реагируют на эти невинные прикосновения. Увеличились в размере и торчком торчат… Она поспешно набросила халатик и выбежала из ванной комнаты. Нужно было собираться на свидание с москвичом.

* * *

Ровно без четверти одиннадцать Мареев появился на Домской площади. Он подскочил к девушке, продающей мороженое:

– Помогите, пожалуйста. Я из Москвы и не говорю по-латышски. Где вход в собор?

Мареев с первого дня пребывания в Риге понял, что когда вежливо обращаешься к латышам, то даже молодые люди, почти не знающие русского языка, пытаются как-то помочь. И здесь он тоже не ошибся.

– Так вот он, справа от вас, – заулыбалась молодая латышка. – Вы хотите, наверно, орган послушать?

Он не успел ответить, так как увидел, что к нему спешит Даце в эффектном красном платье. Расцеловался с ней, совершенно забыв о девушке, но та сама напомнила о себе, сказав что-то по-латышски. Даце отрывисто ответила ей, сохраняя серьезное выражение лица. Девушка заливисто рассмеялась.

– Что девушка сказала, Даце? И что вы ей ответили?

– Она сказала, что у меня симпатичный муж!

– И?

– Я ей ответила: «Не муж, а любовник!»

– Ой, Даце! Не верю! Неужели вы можете так пошутить?

– Могу!

– Даце, я, действительно, люблю вас за ваш необычный латышский юмор!

– И только?

– Не только, у вас глаза красивые, и еще на кое-что примечательное я глаз положил.

– Положить глаз… это как, Всеволод?

– Даце, мы с вами родом из одной страны… Не правда ли?

– Да. Из Советского Союза. К сожалению, я начинаю забывать русский язык. Особенно, когда шутят по-русски. Иногда не догоняю.

Непосредственность северной женщины! Марееву стало так хорошо, что он не выдержал, приобнял Даце и опять поцеловал ее.

И наконец-то зазвучал орган, будто бы само хмурое небо Балтики накатывало, подобно волне, пока еще не обретшей силу и власть над душой человека. На лице Даце ничего не отражалось, оно было задумчивым и печальным… Что она представляла, слушая музыку Баха? Какие мысли рождались в ее голове? Может быть, никаких мыслей и не было, может быть, она гуляла среди луговых цветов или летала в бирюзовом небе над бушующим Балтийским морем?.. Мареев не мог похвастаться таким глубоким погружением в музыку. Он наблюдал за лицами людей, любовался алтарем без икон… Пытался представить девушку, сидящую за органом и извлекающую из инструмента эти божественные звуки. «Вот бы увидеть эту девушку», – подумал Мареев. Когда-то в Вене он оказался впервые в великолепном концертном зале, играли Моцарта. Он тогда ответил великому композитору и, может быть, этой девушке за органом Домского собора: