У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.

Посетитель мельком взглянул на меня, но с места не сдвинулся. Воцарилась тишина.

– Так что, Иван? – наконец заговорил посетитель. – Дашь квартиру или не дашь?

– Антон! – плачущим голосом сказал хозяин. – Я же тебе в прошлом году четырехкомнатную давал!

– Тогда мы с дочкой съезжались. А теперь я развожусь. Пусть подавится. Я согласен на двухкомнатную.

– А что письменники скажут? У них тоже дочки. И разводятся через одного. У него вон вообще квартиры нет, – секретарь кивнул на меня. – Не могу же я давать всем сразу. Подожди немного.

– Да я на эту ведьму смотреть не могу! – плюнул на ковер проситель. – Я тебе так скажу, Иван, не дашь квартиру – пойду на самый верх.

– Не пугай, я и есть самый верх. Будет возможность – выделим. Заявление в жилкомиссию написал?

– Где-то тут… – стал рыться по карманам писатель.

– Вот напиши заявление и отнеси.

Посетитель встал и медленно вышел из кабинета.

– Расплевались! – затер ногой след плевка на ковре секретарь. – Идут и идут – то квартиру, то машину, то дочка замуж вышла. Я что – из кармана достаю эти квартиры?

Я деликатно промолчал. Секретарь нашего Союза был председателем Верховного Совета республики и мог достать из кармана что угодно.

Зазвонил один из пяти телефонных аппаратов на столе.

– Москва! – безошибочно определил хозяин и взял трубку. – Я. Делегация в Париж в конце года? Через неделю? Не, не поеду, в Париже я недавно был. Да не, никто из наших не поедет. Ага, звони, если что.

Он положил трубку.

– Так что у тебя? – посмотрел он на меня.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной.

– Поговорить? Ну да. Пиши, хлопец, рассказы. И повести пиши. Повзрослеешь – за роман сядешь. Я вот сразу с романа начал, семьсот страниц! В Париж надо ехать – а не могу, пишу новый роман. Так что иди работай. А Париж – тьфу! Яйца выеденного не стоит.

И я с ним согласился. Никакой Париж мне тогда не был нужен. Впрочем, как и сейчас.

А квартиру я через полгода получил. Застойное время…

Полицаи в тюбетейках

Янка Брыль в Белоруссии был таким же знаменитым писателем, как и Короткевич. Надо сказать, они и внешне соответствовали друг другу.

Невзирая на двухметровый рост и массивное телосложение, Иван Антонович был проникновенным, даже щемящим лириком. И в юморе понимал толк. Его остроты из повести «Нижние Байдуны» сразу разошлись на цитаты.

Вообще, надо сказать, Голиафов в белорусской литературе хватало. Кроме Брыля ростом выделялись Кондрат Крапива, Иван Мележ, Иван Науменко, Нил Гилевич. Максим Танк тоже был не маленький.

Я сам принадлежал к малорослому подразделению белорусской литературы. К сожалению, классиков среди нас было мало – Иван Шамякин, Ар кадь Кулешов, Пимен Панченко.

Но, несмотря на всю мою неказистость, именно Брыль поддержал меня при вступлении в Союз писателей.

– У него рассказ о старухе хороший, – сказал Брыль на обсуждении. – А тот, кто умеет написать старуху, о чем угодно напишет.

Комиссия согласилась с этим.

Однажды в гости к белорусским писателям приехала делегация украинских. В ту пору это было обычное дело – ездить в гости друг к другу. Украинцам показали достопримечательности столицы, затем посадили в автобус и повезли на озеро Нарочь. Она тоже была достопримечательностью, правда, доставшейся даром.

В автобусе я оказался рядом с Брылем.

– Видите вон того? – показал он на руководителя украинской делегации, который громче других пел украинскую народную песню.

Надо сказать, Иван Антонович даже к молодым и мелким собратьям по перу всегда обращался на «вы». Недаром говорили, что Брыль до сих пор ощущает себя польским офицером, попавшим в плен к большевикам. Хотя на самом деле в польской армии он был капралом.

– Вижу, – сказал я.

– Это Платон Воронько. Мы его зовем Тюбетейкой.

– Почему?

– На Днях советской литературы, которые проходили в Ташкенте, всем писателям-гостям выдавали халаты и тюбетейки. Вызывали по списку на сцену и выдавали. А Платону не дали.

– Почему? – спросил я.

– Забыли. Или просто не внесли в список. Украинцы возмутились и написали в президиум записку об ущемлении их прав. Хозяева тоже уперлись: сколько человек в списке, столько выдали халатов.

– И тюбетеек, – добавил я.

– Вот именно, – кивнул Иван Антонович. – Но ведь это скандал! Тогда председатель президиума, а это работник ЦК, может, сам Рашидов, подходит к микрофону, берет записку и читает: «По просьбе украинской делегации Платон Воронько – одын тюбетейк».

Украинцы еще больше обиделись.

Украинская народная песня закончилась, и белорусы затянули свою народную – «За туманом ничего не видно».

– Це наша писня! – поднялся со своего места Воронько. – Вси ваши писни наши!

– Конечно! – тоже поднялся с сиденья Брыль. – У нас и полицаев своих не было, все ваши.

Странно, но украинская делегация на эти слова не обиделась. Видимо, уже тогда в сознании «свидомых» украинцев сожженная Хатынь не считалась таким уж большим прегрешением. Что уж говорить о «колорадах» из Одессы.

Между прочим, сейчас полицаи и в России реабилитированы. Вероятно, произошло это потому, что писатели перестали ездить друг к другу в гости.

Да и писатели, прямо скажем, уже не те. Как по творчеству, так и по росту.

То ли дело в прежние времена: один писатель – один «тюбетейк».

Светлана Комракова Жених

Светлана Семеновна Комракова – автор пяти поэтических сборников, книги рассказов и двух книг для детей. Член Союза писателей России. Руководитель литературного объединения «Чонгарский бульвар». Свои книги и альманах «Чонгарский бульвар» выпускает в издательстве «У Никитских ворот».

Николай Константинович Самсонов появился на кафедре математики в компании других новых преподавателей. Почему-то за лето кафедра почти наполовину опустела, кто-то уволился, кого-то попросили уйти. Новых преподавателей было четверо: двое мужчин и две женщины.

Между этими новыми преподавателями было одно существенное различие: двое жили в Москве, а двое приехали из Калуги, в том числе Николай Константинович. Вроде бы и недалеко, но вопрос с жильем приходилось решать, и как они это делали, других сотрудников кафедры не беспокоило.