У стен недвижного Китая

Вон одиноко стоит чей-то брошенный редут. На самой вершине его виднеется человеческая фигура. Подъезжаю ближе. Фигура вырисовывается в нашего солдата-часового с ружьем на плече. Тут был пост. Штаб полка помещался с версту дальше, в другом редуте, вместе с несколькими ротами. Редут солидной конструкции. Полковник Третьяков небольшого роста, полный, с русой бородкой, приветливо встречает и ведет нас в общую столовую, где я знакомлюсь с большинством офицеров. Затем идем осматривать помещение войск, кухню и другие места. Везде сухо, просторно и светло. Внизу под горой расположены конюшни. Тут я полюбовался на мулов. Таких чудных я еще никогда и не видал. Даже и не предполагал, чтобы они могли быть такой величины. Некоторые были 2 аршина 5 вершков до холки, и при этом ширины непомерной.

– Один пушку увезет, – смеясь, говорит Третьяков и ласково треплет вороного длинноухого красавца.

– Где вы купили таких? – спрашиваю Третьякова.

– Да 30 штук купил. По 60 рублей – голова в голову, – у немцев, когда их войска отправлялись обратно в Европу.

– Дешево! Дешево! – невольно восклицаю. – Такие мулы не меньше, как рублей по 300 были плачены.

Налюбовавшись досыта на разные диковины, мы едем с полковником Третьяковым осматривать город. По пути останавливаемся у Великой стены, где был подъем, – и взбираемся на нее. Как же, думаю. не побывать на стене и не полюбоваться с нее на окрестности. Во многих местах она уже завалилась, разъехалась и поросла мхом. Бока выложены крупным кирпичом синеватого цвета.

Здесь, в Тяньцзине, я представился нашему военному агенту, генералу Вогаку. Он подарил мне свой портрет.

Хотя Шанхай-Гуань и интересен, но все он не так занимал меня. Я рвался в Пекин. Ночевали мы в вагоне. Вечером долго разгуливали перед нашими глазами на площадке английские гуркосы. Маленького роста, с ружьем на плече, размахивая руками, они стройно, в ногу, маршировали взад и вперед под заунывные звуки джулейки, нечто вроде нашей флейты. Долго наигрывали они свою любимую «Yankee Doodle» [25] . Я так и заснул под эту музыку.

25

«Янки-дудл» – популярная патриотическая англо-американская песня, сложившаяся во время Семилетней войны (1756–1763). (Примеч. ред.).

Рано утром едем дальше. Теперь уже дорога в английских руках. Больше не видать наших железнодорожников. Повсюду сипаи и гуркосы. Настоящие англичане точно куда скрылись. Начальники станций большинство китайцы. Они ловко и дельно распоряжаются. Машинисты – англичане, но кочегары и другие мелкие служащие – опять китайцы. Едем всё в том же вагоне без пересадки.

А вот и Тяньцзин. Вдали виднеется масса фабрик и заводов. Дымки из высоких труб далеко стелются по синему небу. Трудно верится, чтобы это был китайский город. Подъезжаем ближе. Вправо протянулся город, а влево – поля, разрушенные деревни и те же бесконечные могилы.

Англичане не пускают здесь ночью поездов. Опасаются, как бы китайцы не устроили на пути какой каверзы. Поэтому мы в Тяньцзине переночевали и чуть свет опять едем дальше. На этот раз уже прямиком в Пекин. Я все больше и больше волнуюсь. Да трудно и не волноваться. Через несколько часов буду в Пекине. Ведь с тех пор как я впервые прочел о нем в «Географии» и других детских книжках, мне все мерещилось попасть в этот заколдованный для меня город. И вдруг теперь я еду к нему! Да еще как еду? Не согнувшись в три погибели, в китайской тележке, а преспокойно в вагоне. Мог ли я, каких-нибудь 10 лет назад, и мечтать о такой благодати?

День чудный. Тепло. Небо синее. Я стою у открытого окна в одном сюртуке. Солнце ярко светит. На горизонте очерчиваются обширные деревни, поля, разные характерные китайские постройки, и опять могилы и могилы без конца. Вот минуем деревню. Толпа китайцев смотрит на нас и ухмыляется. Один мальчуган натягивает свой детский лук и ловко пускает в поезд стрелу. Та попадает в стенку вагона и отскакивает.

«Экая шельма! – думается мне. – Ну попади он в кого-нибудь из нас, – живо глаз вышибет».

Китайцы ничуть не бранят мальчишку, а только хохочут, широко раскрывая рты.

Пекина еще не видать. Начинаются сады. Всё какие-то мелкие деревья и кустарники. Время зимнее, листвы нет, поэтому трудно определить породу деревьев. Да пожалуй, ежели бы она и была, то и тогда не узнал бы. Здесь, полагаю, много своих особенных деревьев, которых у нас и не встретишь. Смотрю на окрестности, не отрывая глаз. С каждым поворотом колеса в паровозе, – все более интересуюсь. Наконец, из-за одного дерева мелькает высокая красная стена. За ней белые ворота, дальше показываются крыши, драконы, башни, арки, различные здания и тому подобное, без числа. Всюду китайцы, идут и едут. Вдруг поезд останавливается, вагон наш отцепляют, и мы остаемся у какой-то маленькой платформы. Поезд же идет дальше.

Пекин

Мы стоим с Кениге на платформе, в недоумении. Поедем ли дальше, или здесь и конец нашему странствованию? Ни кондуктора, ни начальника станции, – одним словом, нет живой души, у кого можно бы спросить. Оказывается, как мы узнали потом, ваг:он наш поставили на запасной путь. Смотрю – по другую сторону дороги виднеется чья-то гауптвахта, и там мелькают солдаты, не то французы, не то итальянцы. Иду справиться. Оказались итальянцы. Унтер-офицер, красавец, рослый, на ломаном французском языке, любезно объясняет, как нам пробраться в наше посольство. Нанимаем первого попавшегося китайца с арбой, наваливаем вещи и идем пешком.

Прежде всего меня поражает мостовая. Она вымощена громаднейшими плитами. Плиты разъехались от времени, образовались щели, и ехать в экипаже здесь настоящая пытка. Иду, смотрю кругом и таю от восторга. Пока народу еще не особенно много. Налево тянется длинная красноватая стена. Вправо тоже стены и какие-то постройки. Все оригинально. Много такого, чего я еще не видал ни в Мукдене, ни в Гирине. Улица очень широкая, скорей походит на площадь. Вон влево от дороги столпилось множество китайцев. Они что-то смеются. Громкие голоса так и доносятся оттуда. Хотелось бы посмотреть, узнать причину, но тогда придется останавливать нашу повозку с вещами. Далее скопляется такое множество народу, что с трудом приходится прочищать себе путь. Ничего подобного мне и не думалось встретить здесь.

Я столько наслышался об узеньких и кривых улицах Пекина, что теперь прямо-таки не верю себе. Улица, по которой мы едем, пожалуй, шире Невского. Всюду народ сплошной толпой, и по пути нам, и навстречу. Идут пешком, едут в тележках-рикшах, верхом на лошадях, мулах, ослах, верблюдах. Вон трусит верхом, легонькой иноходью, на маленькой рыженькой лошадке с бубенчиками, какой-то китайский чиновник в черной курме и красной шапке, в сопровождении нескольких всадников. Он помахивает плетью и расчищает себе дорогу в толпе. Сзади него несут в зеленом паланкине, должно быть, китайского сановника. Тот безучастно смотрит через громадные очки по сторонам в окна паланкина и плавно покачивается на носилках.

Вдали показываются высочайшие крепостные стены, и в них очерчиваются темные ворота. Улица суживается. Народ все больше теснится. По сторонам тянутся ряды лавок. Оживление поразительное, как у нас в Гостином дворе на Вербной неделе. Шум и гам стоят оглушительные. Голоса погонщиков, выкрикивание разносчиков, щёлканье бичей, звон колокольчиков, бубенчиков, рев ослов и верблюдов, ржание лошадей, грохот колес о мостовую – всё это сливается в один невообразимый гул. Навстречу попадается немало и европейцев. Вон идут три итальянца в синих накидушках. Далее немецкие солдаты в серых куртках, похожих на наши офицерские тужурки. Русских пока еще не встречаю. Подходим к красивому, очень широкому мосту из белого камня, украшенному оригинальными перилами и разными фигурами. За ним, во всей своей красе, вырисовывается стена Императорского города. Она очень высока, саженей шесть, ежели не больше. Ворота заперты, и прохожие, чтобы попасть в город, делают обход.