У стен недвижного Китая

Идем дальше. Видим: среди обширной площади, вымощенной белым камнем, возвышается дворец, в виде беседки, закрытой со всех сторон. Постройка эта стоит совершенно одиноко и напомнила мне наши панорамы. Кругом ее идет мраморный сухой бассейн, обнесенный тоже мраморной, самой прихотливой, узорчатой, балюстрадой, с четырьмя мраморными же мостами. Я долго хожу тут и не могу налюбоваться. Самое здание внутри ничего особенного не представляет. Оно совершенно пустое, ежели не считать тронного возвышения, где раз в год восседает богдыхан, во время своего посещения университета. За этим зданием, смотрю, виднеются ворота удивительной красоты! Подхожу ближе. В это время, как нарочно, выглянуло солнце и ярко осветило эту прелесть. Передо мной возвышались так называемые торжественные ворота, в три пролета, изукрашенные разноцветными изразцами. Вышиной пролеты пять сажен, шириной – восемь. Цвета первенствовали зеленые и желтые. Рисунки самые разнообразные. Невозможно глаз отвести от этой роскошной постройки. После нее мне ни на что не хотелось больше и смотреть. Лучше этого все равно не увидишь.

Университет состоит из нескольких зданий и занимает обширное пространство. Построен он, как свидетельствует Иакинф, при Юанской династии. Первоначально это было простое училище и только при Минской династии переименовано в университет.

Затем Гомбоев показал мне еще одну пекинскую достопримечательность – мраморный обелиск. Он поставлен в честь какого-то философа, в XI веке после Р. Х., как свидетельствует все тот же Иакинф. На нем в несколько рядов рельефно высечены различные эпизоды из жизни Будды. Чрезвычайно жаль только, что у тех картин, до которых могли достигнуть руки, – все головы у человеческих фигур кем-то отбиты. Те же фигуры, которые выше, находятся в сохранности. Как потом я слышал, здесь, во время беспорядков, под сенью рощ стояли японцы, и вот они-то будто бы и поотбивали эти фигуры. Ни дать ни взять, как подбиты носы у наших мраморных статуй в С.-Петербурге, в Летнем саду. Ну что за варварство! Что за вандализм! А какие чудные изображения высечены на картинах, которые сохранились выше! Какая тонкая работа, какая экспрессия лиц, какие выражения! Стоит посмотреть.

Как-то вечером, вместе с Дубельтом, едем во французский охранный отряд, на солдатский спектакль. В маленьком зале расставлены ряды стульев и устроена сцена. Публики собралось уже порядочно. Хозяева-офицеры любезно встречают гостей и прежде всего ведут в столовую, где устроен буфет. Угощают вином и сладостями. Затем идем в зал. Занавес подымается. Глазам представляется следующая картина из парижской жизни: стоит кровать; на ней сладким сном покоятся старик-консьерж и его супруга, такого же почтенного возраста. Лежат они довольно долго. Вдруг раздается звонок. Это вернулись запоздалые жильцы. Старуха вскакивает и будит старика. Костюм ее, в полосатой байковой юбке, приводит публику в неудержимый смех. Но вот встает, наконец, и сам старик, в колпаке, и начинает одеваться. Прежде всего напяливает туфли, затем какой-то архалук. Между тем звонок усиливается. Старик и старуха попеременно кричат: «Voil`a! Voil`a!» [31] , и наконец отпирают дверь. Врывается жилец, молодой человек, разъярённый, что ему долго не отпирали. Происходит перебранка и т. д. Солдаты играли отлично. Публика громко хохотала и много аплодировала.

31

Здесь! Здесь! (фр.)

Вслед за этим получаю приглашение из итальянского охранного отряда – на бал. Надо, думаю, посмотреть, как веселятся в Пекине. Еду опять вместе с Дубельтом. Было уже совершенно темно, когда мы подъехали к офицерскому собранию. Кругом стояло множество рикш. У каждого мальчишки-извозчика в руках было по фонарю, вследствие чего издали это походило на иллюминацию. В Китае ночью не дозволяется ходить без фонаря: вас могут принять за вора. Входим в зал. Танцы в полном разгаре. Здесь полное смешение языков. Одних китайцев не видно. Японцев много. Дам достаточно. Костюмы некоторых из них мне понравились. В особенности хорош костюм был на мадам Позднеевой – черный шелковый, отделанный кружевами, очень элегантный! Долго не забуду я, как вальсировал здесь молодой красивый англичанин, офицер, в красном парадном мундире, похожем на наш лейб-гусарский доломан, с черными жгутами. Волосы длинные, напомажены и расчёсаны пробором – спереди и на затылке. Дама его, субтильненькая немка, маленького роста. Танцуют они медленно, с приседанием и с каким-то особенным упоением, без отдыха и без передышки. Много пар переменилось, а они всё кружатся и кружатся. Поворачивают вправо, затем влево, после чего опять своим порядком. Когда я пришел, они уже танцевали. Смотрю на них, любуюсь и удивляюсь выносливости. Дамочка закинула свою головку, с высоким черепаховым гребнем, на плечо кавалера и, казалось, так и застыла в этом положении.

Иду в буфет, выпиваю стакан чаю, слушаю разговоры иностранцев. Возвращаюсь назад, а парочка моя все так же продолжает порхать по зале. Англичанин – точно побился с кем о заклад довести свою даму до изнеможения. Очевидно, англичане и в танцах так же упорны, как и в политике. Я так и уехал с бала, не дождавшись, когда они окончат свой «тур».

Виктор Юльевич Грот

На балу у итальянцев познакомился я, совершенно случайно, с Виктором Юльевичем Грот. Еще раньше слышал я в посольстве, что он приехал в Пекин, но не встречался с ним. Тут вижу: стоит высокий мужчина, во фраке и белом галстуке, волосы длинные, слегка свешиваются на лоб. Лицо обросшее рыжеватой бородой, умное, энергичное. Я почему-то решил, что это Грот. Подхожу к нему, знакомлюсь, оказывается – он самый. На другой же день мы обменялись визитами. Грот преинтересный человек. Он в совершенстве знает китайский язык и служил секретарем-переводчиком при Лихун-Чанге. С ним он объехал все европейские дворы. Прежде всего он рассказал мне, как они являлись к нашему Государю.

На Лихун-Чанга, как кровного азиата, уважающего больше всего блеск и пышность, потрясающе подействовала наша придворная обстановка. В особенности парадный выезд, золочёные кареты, белые шестерки лошадей, ливрейные лакеи, камер-лакеи, скороходы, арапы и т. п. Вообще вся дворцовая роскошь. Все это так на него повлияло, рассказывает Виктор Юльевич, что, по приезде в Берлин, Лихун-Чанг стал совершенно игнорировать немецкий двор, где обстановка куда скромнее нашей. То же было и при других дворах. «Вот русский Император – это настоящий Государь!», с восторгом восклицал Лихун-Чанг, пораженный великолепием приема в Царском Селе. На остальные же дворы он и рукой махнул.

Грот – величайший знаток китайских редкостей и древностей. Помню, посылаю я нашему драгоману Колесову эмалевую чашечку, с просьбой определить, насколько она хороша, при чём упомянул в письме, что чашечка эта есть выбор Грота. Колесов пишет мне: «Чашечка времени Чен-Лунь, очень интересная. И вы можете быть вполне спокойны, что ежели вещь прошла через руки такого знатока, как Виктор Юльевич, то она достойна внимания».

На другой же день нашего знакомства иду к нему. Остановился он на Посольской улице, недалеко от Ходомынской. Было часов 8 утра. Виктор Юльевич, уже одетый, сидит, наклонившись на стуле, в просторной комнате, и рассматривает редкостные вещи, которые нанесли ему антиквары Пекина. Их стояло тут в прихожей человек десять, по крайней мере, и каждый с узелком в руках.

– Здравствуйте, садитесь, пожалуйста! – восклицает мне мой новый знакомый, и весело улыбается. – А у меня вот китайцы, – объясняет он как бы в извинение.

– Пожалуйста, пожалуйста, продолжайте, – говорю. – Позвольте мне посидеть и полюбоваться на подобные прелести.

Сажусь и смотрю. По всей комнате – на столах, на полу, на стульях, на кровати – везде лежали и стояли всевозможные китайские редкости. Виктор Юльевич с деловым видом берет со стола фарфоровую вазу, поворачивает ее, оглядывает со всех сторон и молча возвращает хозяину, молодому китайцу в лиловой куртке. Тот, как институтка, делает что-то вроде книксена, молча же берет свою вещь и удаляется. За ним очередь показывать свой товар – почтенному старику, в темно-коричневой курме. Неслышно ступая своими войлочными подошвами, с поклоном подходит старик к Гроту, бормочет что-то, становится на корточки и начинает развязывать синюю салфетку. Глазам моим представляется роскошная нефритовая ваза, светло-зеленого цвета, с узеньким горлышком, вся изукрашенная рельефными рисунками, точно кружевом. Бесподобная. Грот вертит ее и, не говоря ни слова, отставляет в сторону. Это обозначало, что ваза куплена. Старик удаляется. Вслед за вазой появляется в руках у Виктора Юльевича толстое, тяжелое, неуклюжее фарфоровое блюдечко, бледно-синего, грязноватого цвета. Он долго восхищается им и затем тоже отставляет в сторону.

– Виктор Юльевич, скажите, пожалуйста, извините, что я прерву вас! Что вы нашли интересного в этом блюдечке? Я пяти копеек за него не дал бы, – смеясь, говорю ему. – Очень уж оно грубой работы.

– О! Это чудная вещь! – восклицает он. – Это самый древний фарфор, который существует на свете. Это Сунской династии. Этому блюдечку более тысячи лет.

Жаль, что я не спросил, сколько он дал за него. И вот таким образом каждое утро Грот покупал массу вещей. Больше всего меня поражала манера, как он покупал. Никаких споров, никакой торговли. Взглянул на вещь, буркнул что-то по-китайски вполголоса – и готово. По окончании осмотра вещей, Виктор Юльевич дает китайцам чеки на банк, отпускает их, и тем дело кончается. Он уступил мне по своей цене несколько редкостных вещичек. Спасибо ему. В особенности замечательны две фарфоровые чашечки серо-молочного цвета, с рельефными изображениями драконов с внутренней стороны, – тоже Сунской династии.

Грот все вещи, которые накупил здесь, как говорят, подарил китайской императрице.

Мы встретились с ним еще раз в Шанхай-Гуане, когда я ехал обратно в Россию. Смотрю, как-то вечером, подходит поезд и из вагона показывается Виктор Юльевич.

– Вы куда? – кричу ему.

– К себе в Ургу еду. Пора! Я и то загостился! Ведь у меня там золотые прииски разрабатываются. – Затем, улыбаясь, многозначительным тоном добавляет: – А я без вас какую бронзовую вазу купил, удивительную! Дал тысячу лан [32] ,– восторженно восклицает он.

32

Лан = 1 руб. 30 коп.

– Да за что же так дорого? – с удивлением спрашиваю его.

– А потому, таких ваз, как гласит надпись на ней, было сделано, по повелению богдыхана, за тысячу лет до нашей эры, всего девять, по числу провинций Китая. Из них, достоверно известно, сохранилась только эта одна.

– Дайте, ради Бога, взглянуть на нее, – упрашиваю его.

– Нету с собой. Я все вещи отправил товаром, прямо к себе домой, – отвечает он.

Через час Грот уехал в Инкоу.