У Судьбы на Качелях

Пришла мама, сбросила плащ, повесила сумочку и встала столбом.

— Что это? Мои духи? Вы разбили мои духи?!

«Вы», потому что она сразу хотела узнать — кто. А какая разница, если духов больше нет. Мама бросилась в спальню и вышла, держа в руке пустой флакон. Ее гневный взгляд уперся в меня.

— Я сжег яичницу, — спокойно сказал папа. — Мы были голодные, а есть в доме нечего. Когда ты, наконец, покончишь со своим отчетом?

Мама не поняла, при чем тут ее духи, но отец и не собирался ничего объяснять. Он сказал, что «бухгалтерша» не такая великая должность, что семья должна быть на первом месте, и квартальный отчет его нисколько не интересует, это не его забота, а если Григорий Абрамович ее уволит, так будет даже лучше, ее зарплата погоды в доме не делает, а делают погоду совсем другие вещи.

Квартира еще несколько дней пахла духами. Маша-училка тоже хорошо пахнет, наверное, чем-то французским — я помнил, как она полезла под стол за туфлями. Кто был прав (правее?), отец или мама — мне было не очень интересно. У всех свои разборки. Хотя, когда человек голодный, он всегда злой — по себе знаю. И тут ничего не поделаешь.

Отец вообще любит пошутить над мамой. Характер такой. Он как-то сказал, что в детстве был большой хулиган, и погрозил мне пальцем, — мол, не бери пример. Но сколько я не приставал, так ничего и не рассказал. Так с чего не брать пример — неизвестно.

Как-то мама опять задержалась, позвонила, что обед в холодильнике. Отец разогрел курицу в бульоне и разложил по тарелкам. Обгладывая ножку, он поискал глазами — блюдечка на столе не было, мама всегда ставит ему — для «отходов». Отец бросил кость в мусорное ведро — не попал. Объел крылышко, бросил — снова не попал, как мне показалось, не очень старался. Некоторое время он задумчиво смотрел на кости возле ведра, встал. На стуле висел мамин голубой шелковый халат — она всегда утром торопится, и я много раз видел этот халат на стуле, и даже иногда сам убирал его в шкаф, зная, что отец любит порядок. Отец собрал все косточки со стола — я складывал в кучку, и с пола, и сунул в карман халата. Вытер жирные пальцы салфеткой и посмотрел на меня.

— Женщин надо учить. Всю жизнь. — Сказал он и вышел из кухни. В дверях обернулся и добавил: — И не смей доставать!

Я и не собирался. Я уже взял с подоконника книжку, и пачкать опять пальцы… да и не касается это меня, ни с какого боку.

Уже поздно вечером из своей комнаты я слышал ссорящиеся голоса, кажется, мама плакала. Неужели из-за испачканного халата можно плакать, отец ведь пошутил — залезешь в карман, а там. бр-р-р! Ха-ха!

Потом некоторое время (уже много позже) между родителями происходило что-то непонятное. Мама ходила с красными глазами, а отец часто вздыхал. Я случайно увидел — дверь в спальню была не совсем закрыта, как отец стоит перед мамой с опущенной головой, а она отвернулась с прижатым платочком к лицу. «Ну не могли, не могли мы себе позволить, — тихо бубнил отец, — одного бы вырастить, вытянуть».

Я, подумав, всё понял. Могли бы и меня спросить! А вообще-то правильно, маме скоро сорок, старая уже. Маленький ребенок, плач по ночам. Хорошо бы иметь брата, но не новорожденного, а чтоб сразу уже лет пять, или семь. Так это когда было бы! Отец всегда поступает правильно, он знает, как лучше. Не зря ведь большим начальником работает. А мама — простой бухгалтер. Женщины не способны на что-то большое. Даже красивые. Маша-училка, такая вся из себя — принцесса! — а всего лишь обыкновенная учительница. И все учителя, кроме физкультурника — женщины. А директор школы — мужчина. Все они — и красавицы, и уродины — внизу, а мужчины, как и положено — наверху. И так ведь во всем! Я представил Машу в некотором, известном ракурсе — с собой! — и хихикнул. Фантастика! Она ведь с виду сама непорочность. Картинка сразу растаяла, и вместо нее возникла другая: Нина и я. Ну, это уж вообще! А все же, как э т о на самом деле происходит, как со мной будет происходить, когда я… Умру на месте от страха! Ну, в ближайшее время такая смерть не грозит. У Нинки родители кошмарно строгие, даже в кино на вечерний сеанс не пускают. Ретрограды! Знали бы они, что уже полкласса в любовь играют. Конечно, пацаны больше говорят, чем делают, хвастают почем зря, а девчонки изображают на лицах полную непорочность, как у Маши. Левка сказал, что э т и м можно заниматься, когда надумаешь жениться. Ха-ха, долго ему ждать, рыжику толстогубому, придется. А сам так и пялится на фигуристую Нинку, нагло пялится. Не дождешься, хотя ты и друг мне, меня тут не объедешь, не дам! Надо бы мне с Нинкой посмелее быть, с женщинами надо поступать по-мужски. Чтобы с младых ногтей поняли, кто есть кто в этом мире.

На контрольную по математике должен был придти директор. Спрашивается — зачем? Сидит то в одном классе, то в другом. Чего интересного — смотреть, как пишут контрольные. Ну да, чтобы не списывали, училка за всеми не углядит. Но ведь скучно-то — просидеть целый час! Надо Владим Владимыча как-то развлечь — добрый дядька, не вредный, но всегда такой серьезный.

Я подложил Нинке на стул с десяток кнопок, не меньше, выбрал самые крупные. Нинка чуть не опоздала на контрольную, уже и Владим Владимыч сидел на последней парте, как раз за мной, она плюхнулась на стул и… ни гу-гу! Пишет свой вариант, только голову поднимает: еще раз условие задачи на доске посмотреть — и снова пишет. Неужели терпит?

Нинка первая сдала работу и вышла из класса. Я перегнулся вперед: одна кнопка лежала сиротливо, да и то на краю стула, острием вниз. Я глянул на Левку — он просматривал свои листки, а на щеках красные пятна. Ясно, что не от трудных задачек, для него трудностей в математике нет. «Ты?» — спросил я. Он поднял на меня коричневые глаза и только моргнул. Спасатель чертов! (или — спаситель?) Другому дал бы в рожу, а Левке что-то не хочется. Да и повод слишком мелкий.

По контрольной я получил двойку. Решал ведь задачи вполглаза, сначала ждал, что Нинка заорет и вскочит, потом думал, что она стоически терпит и стал ее жалеть. Всё из-за Левки. Моя двойка на его совести. Я так ему и сказал. Он только ухмыльнулся в толстые губы. Наверно, зря я ему в рожу не дал.

Дома опять нелады. Как я понял, у мамы на работе неприятности. Напутала она что-то в отчете, допустила крупную ошибку, начальнику пришлось расхлебывать. Сначала мама плакала, а отец сердился, сказал, что женщинам надо дома сидеть и хозяйством заниматься, но через пару дней мама пришла с работы веселая, с тортом.

— Всё утряслось, наш начальник никого в обиду не даст, сам ходил «наверх» и все исправил.

Отец, разрезая торт, хмыкнул.

— Разумеется. Твой кудрявый Григорий Абрамович из любой ситуации выкрутится. Я в его способностях никогда не сомневался.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась мама.

— Кроме того, что сказал, ничего более.

— А мой прадедушка, Яков Львович, между прочим, был профессором, известным в свое время физиком, — ни к месту заявила мама и посмотрела на меня. Отец тоже почему-то глянул на меня. Я чуть тортом не подавился. Намекают, что из меня профессора не выйдет? Да уж, ни в физике, ни в математике я не силен. Может, я писателем стану, только не говорю об этом. А то опять кого-нибудь из «известных в свое время» вспомнят. А про мамино происхождение со стороны прадедушки я и так знаю. А у кого-то происхождение с татаро-монгольского ига тянется. У Нинки-то глаза раскосые, ясно, откуда — с тех трехсот лет ига.

В школе я внимательно рассматривал Левку. Коричневые блестящие глаза с припухшими нижними веками, кудрявый рыжий чубчик, из-под верхней губы всегда торчат зубы, а уж когда засмеется, то вся челюсть вылезает вперед. Уши тоже торчат розовыми лопухами. Волосы отрастил бы подлиннее, чтобы закрыть лопухи. А многие девчонки уверяют, что он симпатичный. Врут, как обычно, и чтобы я слышал. Нинка к нему липнет — нарочно изображает, надеется, что я ревновать буду. Держи карман! Левка умный, но девчонкам не ум нравится, а внешность. А я — точная отцова копия. Таких, как мой отец, еще поискать надо. И мама красивая и высокая — почти как отец. Красивые женщины всегда обращают внимание на красивых мужчин. Так что Левка мне не соперник. Но вообще-то соломки подстелить не помешает. Мало ли, может у нее и вправду интерес, девчонки все поголовно дуры, и лопухами могут заинтересоваться.

Но тут одно событие надолго отвлекло меня, можно сказать, из колеи выбило. Я забыл в школе спортивную форму и с полдороги вернулся. А так как я провожал Нину, то совсем расстроился, потому что в этот раз она была такая веселая и разговорчивая, что надеялся по пути завести ее в сквер, и там поцеловать, а тут — форма! Не пойти за ней было нельзя — новая и дорогая, только купили. Я с ходу толкнул дверь в раздевалку возле спортзала и. то, что я увидел!.. Маша-училка, наша красивая непорочная Маша стоит у стенки в расстегнутой кофточке, и белые круглые груди наружу, а учитель физкультуры Роберт Иванович, по прозвищу «Гладиатор» — за накачанные бицепсы, лапает их, жмет, как жмут апельсины, и еще целует, пристанывая. А она, глаза закатила и вцепилась рукой в его черную шевелюру.