У Судьбы на Качелях
Шрифт:
Я еще была не в курсе, что чемоданная эпопея на этом маленьком недоразумении отнюдь не закончилась, но об этом потом.
В данный момент я лишь пришла к выводу, что мы отправились в путешествие в не самое удачное время, а потому удивляться и, тем более, оскорбляться «личным досмотром» не следовало. После посягательства на американские устои, на безмятежный до сих пор образ жизни, американцы будто проснулись и с подозрением стали относиться ко всему, что не является американским достоянием, будь то человек, или багаж. Странно даже, что нашу объемистую сумку и туго набитый чемодан только просветили, а не перетряхнули, как у некоторых. С нас всего-то сняли туфли и пиджаки, проверили мою сумочку и, в результате этого неуважительного ко мне действия, я обрела свою драгоценную потерю. Радоваться надо! А если еще вспомнить все треволнения с приобретением билетов, радоваться надо в пятикратном
Так что, прибыв на место, в объятия детей, то есть, дочери и зятя, мы решили, что всё прошло хорошо. Об обратном пути (еще ведь и «Дельта» вполне может совершить такой же оверкиль) думать было еще рано.
Да, жизнь учит-учит, но когда-то все-таки научит! Мысль, что пора изучать английский, прочно засела в моей голове. И дети эту мысль, уже высказанную вслух, всемерно поддержали и укрепили. Зять каждый день подсовывал мне листочки с английскими текстами, а я их лениво отодвигала — потом, потом. Действительно ведь — некогда! Поехали туда, поехали сюда. Будем смотреть Атланту, штат Джорджия, в прошлом году мы смотрели Даллас и штат Техас — фирма, где работает зять, месяц назад перевела его на новое место.
Везет же людям (нам), жили себе жили в России, ни о чем подобном не мечтали, Тель-Авив и Америка и во сне не снились. Не жившим в СССР этого не понять никогда.
Наконец-то я познакомилась со своим двоюродным братом Оскаром, которого не видела никогда в жизни. Два брата, Оскар и Леня (Леню я знала) уехали из Харькова в начале 90-х, когда Горбачев открыл «железную дверь», и лавина евреев в эту дверь ломанулась. Но только часть из них отправилась на историческую родину, благоразумное большинство двинулось в благополучную Америку. Леня живет в Нью-Йорке, имеет собственную квартиру и хорошую работу, а Оскар осел в Атланте и купил дом, в кредит, разумеется, всё значительное в Америке (как и в Израиле) покупается в кредит. И за этот дом надо выплачивать еще много лет, так что он свой условно. Но все же, это вам не съемная квартира. ДОМ, в котором живешь как у себя дома, где хочешь, вбиваешь гвозди, и что желаешь, то и перестраиваешь. Еще и лужайка своя, и сосны, и шишки, и белки с бурундуками. Хочешь, загорай, хочешь, лужайку копай и засаживай цветами, или петрушкой с укропом — вот уж чего сделать Оскару и в голову не приходит, увял российский садовый менталитет.
Оскар провел с нами экскурсию по дому, начав со второго этажа с двумя спальнями, кабинетом, ванными и еще чем-то, а на первом обширная кухня и еще один кабинет, широкая дверь ведет в гараж на две машины, и еще обширный подвал, с котельной. Кажется, подвал — его любимое место в доме. «Вот, строю потихоньку, хочу здесь сделать еще две комнаты… вот тут туалет будет…».
— Зачем? — не поняла я, помня, что в доме несколько комнат, два кабинета и три туалета, один маленький рядом с кухней, и два наверху, с шикарными ванными комнатами, а хозяев только двое, сын недавно женился и ушел жить к жене. — Сколько вам надо комнат и туалетов?
— Ну так… хочется…
— Хобби у человека такое — строить, — пояснила мне потом дочь. — Поняла?
Но я не поняла. То, говорят, продавать надо дом, слишком велик для двоих, и тут же строят.
— Ты что, не знаешь, что такое хобби? — с явным намеком спросила дочь.
Ага, значит, то же, что у меня. Что-то всегда пишу-пишу, непонятно, зачем. Ну, если это тоже хобби. Вот так и живешь, не понятая никем. Но и других ведь тоже не понимаешь.
Кажется, мы семьями взаимно понравились, и взаимные визиты были частыми. Не напрасно говорят, что полные люди добрые — жена Оскара Люда, довольно полная женщина, по моему мнению, добрее и щедрее всех полных, вместе взятых. Готова в любой момент объять вниманием, гостеприимством и заодно осыпать подарками. Но доброта и отзывчивость, видимо, характерна только для нашего,
советского и постсоветского сознания. О том, что человек человеку «друг, товарищ и брат», здесь надо забыть прочно и поскорее. Человек человеку НИКТО. Не могу, разумеется, говорить «за всю Америку», но могу привести один пример.Люда попала на своей машине в аварию и сильно пострадала. Долго лежала в больнице, и никто с ее работы ни разу не позвонил, не то, что навестить! Только в самом конце пребывания на больничном позвонила ее начальница (американка) и спросила: «Ты завтра выходишь на работу?» И ни слова о самочувствии. А чувствовала она себя плохо, но на работу надо выходить, иначе могут уволить. Люда рассказывала об этом с возмущением, хотя прожила в Америке почти девять лет, но видно привыкнуть к бездушию «нашему» человеку невозможно.
Большинство американцев живут не в городах, а в пригородах, будь то частный дом, или такой поселочек, называемый «апартаментами», — домов в тридцать или меньше, в каком живут наши дети — за оградой и закрытыми для посторонних воротами. Апартаменты расположены в сосново-лиственном лесу, и мы часто прогуливались, любуясь на красно-золотую осень и на юрких серых белок, — они не только шустро лазали по деревьям, но и смело перебегали нам дорогу. Каждый встречный, независимо от цвета кожи (в Атланте живут много черных), здоровался и улыбался нам очень искренне, как другу, или хорошему знакомому; из проезжавших мимо автомобилей нам тоже кивали и одаривали дружескими улыбками. Я спросила у дочери: «А что, если я подойду вот к этой женщине, что так ласково поздоровалась (допустим, я знаю язык) и заговорю с ней? Ну, нравится она мне, может быть я хочу подружиться». «Не знаю, — пожала дочь плечами, — вряд ли это будет хорошо. Боюсь, что тебя не поймут».
Значит, шагнуть ближе, «за улыбку», ни-ни, не вздумай. «Ну, тогда мне их улыбки не нужны!» — рассердилась я, вспомнив к тому же про Людин рассказ. Черствые, лицемерные, и еще и снобы — вот они, дети «проклятого капитализма».
Эти «дети капитализма», оказывается, совсем не экономные. Оскар рассказал, что в первые дни работы на заводе он, уходя на обед, выключал свой станок (разумеется, эмигрант с высшим образованием и в возрасте смог устроиться только станочником, но и то по рекомендации) и не понимал, почему на него так посматривают соседи. Наконец, ему объяснили, что выключать не надо, электроэнергию беречь не надо, хозяин завода этого не требует. Богатая расточительная Америка! «Экономика должна быть экономной!» — они такого лозунга, небось, в жизни не слышали.
Американцы — народ самодостаточный и замкнутый на себе. Женщины очень независимы, своим воинствующим феминизмом они добились для себя полной свободы и самостоятельности. Ну да, столько лет боролись за равные с мужчинами права и добились таки полного равенства! — теперь они уходят на пенсию, как и мужчины, в 65 лет, а не в 60, как раньше. Ай, какие молодцы! Порадуемся за них, равные права, так равные. Не требуется им, чтобы место уступали, пальто подавали, ручку целовали (упаси Бог!), комплименты говорили (сексуальное домогательство!), ну и теперь пусть пашут до старости, если очень хочется. Только бы не распространили свои феминисткие устремления на весь мир. А ведь начиналось всё всего лишь с ношения брюк, не лучше ли было бы и не начинать посягать на мужские приоритеты? В юбке, может быть, женшина так и осталась бы женщиной и не вздумала бы шагать так широко. Однако, какие ретроградские рассуждения.
Все это только досужие мысли по поводу и схваченные впечатления, а есть еще и просто город Атланта, и этот город впечатляет куда больше Далласа, в котором мы были год назад. Америка, в основном, двухэтажная. Устремленные ввысь вертикали небоскребов сосредоточены в центрах городов. Издали они столбиками рисуются на горизонте, чем ближе подъезжаешь, тем картина внушительнее, и вот уже каменные, сверкающие в солнечных лучах металлом и тонированными стеклами громады занимают всё свободное пространство вокруг, и вот уже тесно обступают со всех сторон. Невольно вспоминаются слова из песни: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой». Задираешь вверх голову и чувствуешь себя крошечной букашкой, этакой мелочью, малоразличимой на земной тверди.
Уже вечер. На улицах светло от фонарей, переливающихся реклам и ярких окон многочисленных баров и ресторанов. Прозрачный лифт возносит нас на вершину небоскреба WESTIN, на 72-й этаж и, сидя в баре в бархатных красных креслах, мы видим потрясающую ночную панораму, медленно поворачивающуюся вокруг нас (точно как в Далласе, но куда грандиознее). Цепочки и гирлянды огней, цветные фонтаны, подсвеченные верхушки небоскребов проплывают совсем рядом, картины меняются, как в замедленном калейдоскопе.