У свободы цвет неба

– Что это за слова?
– спросил Эрве.
– Что они значат?

– Он цитирует их святые тексты, - объяснила Хайшен.
– Они кладут хлеб в вино и принимают так, из общего сосуда и с общей ложки, в память о казни своего пророка и о своем горе по нему. Так он наказал им перед смертью.

– Но с его смерти прошло две тысячи лет!
– воскликнул магистр.
– Сколько можно убиваться о мертвом!

– Судя по их сакральному преданию, он воскрес на третий день после того, как был казнен, и еще четыре десятки дней проповедовал, а потом на глазах у всех своих учеников просто взял и улетел в небо, - ответила Хайшен с невозмутимым лицом.

– Тогда поведение мистрис становится более ясным, - задумчиво произнес второй дознаватель.

– Подожди о ней, - настаивал Гавриил.
– Давай теперь о вас. То, что вы взяли, принадлежало всему приходу, а может, и всему христианскому миру. Кроме того, что это ценность, которую вы взяли, не заплатив, вы взяли общую собственность, необходимую каждый день для насущных нужд души. Как вы собираетесь компенсировать ограбленным людям это святотатство?

Магистр скривился.

– Передадим тебе, чтобы ты отнес назад. Об уплате цены нашей вины я буду говорить всяко не с тобой.

– И не теперь, - кивнул монах.
– Теперь вам бы с имеющимся разобраться.

Эрве потерял терпение окончательно.

– Отправляйте обоих в Старый дворец. Достаточно на сегодня.

Гавриил подал Полине руку.

– Вставай, сестра. Пойдем Псалтырь читать.

На следующий же день после появления Гавриила Полина заметила, что снова может читать, правда, очень понемногу и только Библию. Она попросила у нобиля охраны дать ей шерсть и спицы и принялась вязать вечерами. Она и сама не знала, зачем вяжет простое прямое полотно из "дикой" некрашеной шерсти. Полотно получалось цвета сливок, слишком широкое для шарфа и слишком короткое для снуда. Оно казалось совершенно бессмысленным. Как все разговоры последнего месяца. Как вся ее жизнь тут. Но бездумное движение спиц позволяло чувствовать себя занятой, и Полина пользовалась этим. Когда Димитри разрешили встречу с ней, полотно представляло собой полосу в две ладони высотой и почти два локтя шириной.

– Что это будет?
– спросил князь.

Женщина пожала плечами:

– Понятия не имею.

– Тебе нравится само действие?
– предположил он.

– Не особенно, - призналась Полина.
– Но хоть какое-то занятие, кроме размышлений о вечном.

– Ты герой, - серьезно сказал князь, положив ладонь на руки подруги, державшие спицы.
– Я еще ни разу не видел человека, держащегося во время расследования с таким достоинством, а ведь оно тянется почти большую луну.

– Это второе, - напомнила Полина без эмоций, - первое было весной, в "Крестах".

– Я помню, - вздохнул Димитри.
– Прислать тебе что-нибудь?

– Нет, - ответила женщина.
– Что нужно, все есть.

– А что не нужно?
– улыбнулся князь.

– А зачем мне то, что не нужно?
– с легким удивлением спросила Полина.

– Понятно, - вздохнул Димитри и ушел.

Найдя в резиденции Академии Хайшен, он сетовал ей, что он плохой друг, что Полина выглядит как на собственных похоронах и что в этом виноват он один и никто кроме него. В тревоге и досаде князь едва не договорился до того, что Вейлина надо было вешать тогда же, в девятнадцатом году, а не разводить политику с непонятными результатами. Досточтимая еле сумела его остановить. Напомнив, что поскольку император приглашал Полину на Долгую ночь в Старый дворец, можно не беспокоиться о том, что она не переживет праздник, Хайшен сумела внушить взволнованному князю, что все будет хорошо.

Глядя в закрывшуюся за ним дверь, она вздохнула про себя, понимая, что не может обещать этого же даже относительно весеннего солнцеворота. Было очевидно, что Академия проигрывает процесс. А маркиз Вейен, мыслящий себя единым целым с Академией и не переносящий не только проигрывать, но даже быть вторым, будет искать возможности реванша и за себя, и за дело своей долгой жизни. Ей и самой было очень не по себе от происходящего, но то, как Академию пытались спасти, досточтимую не устраивало совершенно.

Димитри вернулся в край недовольным собой и увиденным. Но по крайней мере формально он уже знал, чем успокоить Онтру да Юн. Сестренка по морскому братству планомерно и целенаправленно напоминала ему о своем желании повидаться с новой родственницей и проверить, все ли с ней хорошо. Едва он вернулся из столицы, она немедленно явилась к нему в приемную. Димитри вышел к ней, не дожидаясь сцены между маркизой и своим секретарем.

– Онтра, сестренка, здравствуй, - сказал он.
– Я знаю, что ты пришла спросить о Полине. Отвечаю: она жива и благополучна, насколько это возможно после месяца общения со Святой стражей. Подожди, осталось совсем недолго, считаные дни. И вообще, можешь начинать ждать оправдательный вердикт. Ее уже перевели из Исюрмера обратно в столицу.

– Благодарю тебя, брат, - ответила маркиза.
– Тогда не буду тебе мешать, подозреваю, у тебя и без меня уйма дел.

– Подожди, - остановил ее князь.
– Что Айриль?

– К летнепразднику будем готовы, по его мнению, - сказал Онтра.

В ее тоне было легкое сомнение, и Димитри улыбнулся.

– Хорошо. Пусть хотя бы напишет мне, я хочу знать, благополучен ли он среди всех этих дел.

Онтра улыбнулась, наклонила голову, принимая поручение, и вышла. В тот же день она отправила своим шпионам в столицу поручение следить по возможности за выходами мистрис Бауэр в пределах города.

Визита князя Полина почти не заметила и вообще не очень поняла смысла его тревоги за нее. За этот месяц события дальних от нее мест и поведение людей, которых она не видела каждый день, как будто потеряли значение и смысл, стали быстро забываться имена и лица. Она уже не скучала по подруге, не интересовалась прогулками, не замечала, что ест, и перестала следить за поведением окружающих ее людей. Все, кого она видела днем в допросной, слились для нее в одну фигуру в сером, то обвиняющую и обличающую, то задающую непонятные вопросы о прошлом. Прошлое тоже постепенно теряло смысл и значение. Золотоволосый кареглазый монах, читающий псалтырь, был единственной свечой в этой мгле для нее. И не только для нее. В гостевом крыле Старого дворца уже несколько дней жил третий гость. Полина заметила его не сразу: он ел отдельно и почти не выходил, но однажды вечером остался слушать молитвы, которые читал Гавриил.

Сначала гость показался Полине немолодым, но, приглядевшись, она увидела, что он просто довольно сильно потрепан жизнью и привык к недостатку всего - еды, тепла, одежды, отдыха. По мелким шрамам на руках и темноватым ногтям она угадала в нем ремесленника. Возможно, столяра или резчика по дереву, точно она сказать не могла, а присматриваться внимательнее не стала.

Каким-то очередным утром она заметила, что его тоже забрали двое в одежде Святой стражи и, вероятно, увели, как и ее каждый день, на допрос. Гавриил дернулся было за ним, но пошел все же с ней.

Вечером все трое встретились в холле. Полина вышла с вязанием, чтобы дать Чаку убраться в комнате. Сайни было обрадовался ее возвращению и даже попытался найти китар, но в холле музыкального инструмента не было, его куда-то убрали. Полина постаралась не показать, что это ее порадовало, но он понял - как обычно, носом и усами - и, похоже, загрустил. Но тоже сделал вид, что ничего не происходит.

С этого дня Чак молча приносил ей еду, иногда перебирал ее волосы, ночью ложился спать ей в ноги, но не пытался ни заговорить с ней, кроме самых необходимых слов, ни предложить играть. Полина была даже рада этому: разговоры, даже самые простые, даже с искренне расположенным к ней существом, были ей тяжелы после общения со Святой стражей. Ей вообще больше нравилось слушать, а теперь и тем более.