У входа нет выхода

– Прыгай ты! Сделай что-нибудь! – закричала Рина на Сашку.

Тот запрыгал, но как-то без рвения. Рина, требовавшая, чтобы он более убедительно изображал зайчика, осталась недовольна. Она вспомнила о Гавре и начала толкать его, показывая на пега:

– Фас!.. То есть не фас, а… короче… тухлая кошка! Ам-ам!

Гавр вежливо смотрел на нее. Потом высунул язык и сочувственно лизнул Рину в лоб.

– Проверяет, нет ли жара, – сказал Сашка.

– А ты прыгай, зайчик, прыгай! – огрызнулась Рина.

Она метнулась в седло, подтянула подпруги (за ночь Гавр ощутимо опал в боках) и коснулась шеи Гавра гепардом.

Теперь надо перевести все в образы: она представила небо, пега и, подчиняясь вдохновению, добавила в седло пега мешок подпорченной скумбрии. После такой интеллектуальной прокачки шпоры Гавру не понадобились. Роняя слюни, он взлетел и рванул к пегу. Рина не ожидала от него такой прыти. Ей пришлось пригнуться, чтобы ее не снесло ветром. К тому же она еще не вставила в стремена ноги и теперь ощущала себя в седле как очень временное явление.

Ведомый инстинктом, для приближения к пегу Гавр выбрал исключительно верную тактику: снизу, со стороны задних копыт. Лучше было бы только сверху, из туч. Поначалу пег сильно опережал их, но потом сделал очередной разворот на обзорный круг, и Рина смогла сократить дистанцию.

Из-за того, что она приближалась снизу, Рина не могла разглядеть, кто в седле. Даже пега узнала не сразу. Вначале решила, что это Кавалерия и Цезарь, потом – что Арап и Окса, и только под конец по гнедому мощному крупу и резко расширяющимся крыльям опознала Зверя.

На спине у него сидела лихая девица Штопочка с пивом. Бутылка была двухлитровая, и бедная Штопочка, купившая ее из экономических соображений, теперь боролась с жадностью, не решаясь ни выбросить ее, ни забрать в ШНыр.

Сама Штопочка заметила Рину, только когда Гавр был рядом. Она резко повернулась в седле, уронив бутылку. В лоб Рине нацелился маленький шнеппер с серебристой дугой.

– Эй, это я! Не стреляй! – крикнула Рина.

Штопочка, плюнув, опустила шнеппер. Рина испытала облегчение, но тут Гавра заметил гнедой жеребец. Он оскалился, взвизгнул и стал разворачиваться, зачерпывая правым крылом.

Рина поняла, что со Зверем произошло то, что было изначально заложено в его имени. Рина привыкла, что пеги удирают от гиел, то тут все было строго наоборот. Пена с морды жеребца летела на куртку Рины. Ей достался смазанный удар крылом. Зубы щелкнули рядом с головой, чудом не сняв скальп.

Гавр, мигом превратившийся из хищника в жертву, верещал и спасался только резкими бросками из стороны в сторону. Рина прижалась к спине гиелы, стиснула седло коленями.

– А ну греби отсюда, малолетка! Щупальца поотрываю!.. На отруби сдам! – слышала Рина.

Штопочка откидывалась в седле, натягивала поводья, колотила жеребца хлыстом. Бесполезно. Лишь у самой земли ей удалось повернуть Зверя к ШНыру. Скулящий Гавр поспешил забиться в щель между забором футбольного поля и гаражами. Штопочка, целя выше, пальнула в нее из шнеппера и унеслась к ШНыру.

– Позови Кавалерию! Скажи: мы нашли Горшеню! – запоздало крикнула Рина.

– А-а! А ну сдох, чучело! Уши отгрызу! Копыта на холодец! – донеслось издали.

– Горшеня! – еще раз крикнула Рина.

Ей важно было отпечатать в сознании Штопочки хоть что-нибудь. Отбушует – вспомнит.

Демонстрируя чудеса цепкости, Штопочка посадила вертящегося жеребца на центральную улицу Копытова, пустую в этот ранний час, и пронеслась по ней из конца в конец. Зверь козлил и порывался подняться на крыло. Местные собаки с тихим воем прятались под киоски. На разъяренном жеребце Штопочка выскочила к месту, известному у местных как «Грибок».

Целая группа копытовских выпивох обомлела навеки, когда прямо на них в облаке пыли выскочил оскаленный, с красными глазами и поджатыми ушами крылатый жеребец с ругающейся девушкой на спине. Ушиб грудью неушибаемого и неубиваемого дядю Толю, перенесшего пять контузий и два тюремных залета, снес раскинутыми крыльями загулявших гастарбайтеров Михея и Жеку, порвал зубами сумку бывшего шахматиста Бориса, больше известного как Кноп, и унесся в неизвестность.

Дядя Толя поднялся с песочка, почесал татуированную грудь, плюнул, для порядка вспомнил маму и сообщил всему своему окружению:

– Ешкин кот! Все, ребята! С палевом пора завязывать!

Окружение слушало, удрученно внимая гласу разума.

Рина выволокла из-за гаражей дрожащего Гавра и вернулась на холм к Сашке. Тот сидел рядом с Горшеней. В четыре глаза они смотрели на пчелу, ползавшую по траве.

Рина, отдышавшись, присоединилась к ним. Пчелиная матка взбежала по ноге Горшени до колена и, тяжело взлетев, быстро набрала высоту.

– Она потеряется! Не найдет улья! – крикнула Рина.

– Другая покажет! – сказал Сашка.

– Какая другая?

Всмотревшись, Рина убедилась, что точек вправду две. Большая летит, а маленькая ее сопровождает.

– Моя пчела, – сказал Сашка с гордостью. – Она ее чистила минут двадцать. И все на лбу у Горшени. У него чуть глаза от умиления не слиплись.

Лихая девица Штопочка все же выполнила поручение. Причем, скорее всего, через кентавра, потому что иначе на Кавалерию пришлось бы дышать.

Директор ШНыра появилась спустя десять минут. Без седла, на Бинте. Как она заставила его взлететь, осталось тайной для самого Бинта. Угнетенный вынужденным трудолюбием, Бинт притворялся насквозь больным. До конца не определившись, какую именно болезнь симулировать, он припадал то на правое крыло, то на левое, устраивая в воздухе танцы насильственной смерти.

Долетев до холма, Кавалерия спрыгнула с Бинта и пошла к ним решительным шагом, но Рина внезапно поняла, что она не замечает луж. Она видела только Горшеню.

Горшеня вскочил и повернулся к ней спиной.

– Ты злая! Горшеня не будет тебя есть! – пригрозил он.

Кавалерия остановилась.

– Я попытаюсь это пережить, – сказала она, прилагая огромные усилия, чтобы не обрадоваться. Рина видела, как натягиваются уголки ее губ.

Но Рина уже твердо знала, что заставит ее улыбнуться.

– Горшеня выпустил пчелиную матку! – сказала она.

Рука стала слепо охлопывать карман в поисках очков.

– Кого-кого? Что за бред? – рассеянно отозвалась Кавалерия.