Уарда

– Ну, и оставайся со своей уверенностью, – горько возразила Катути. – А мне предоставь знать свое.

– Свое? – повторила Неферт, и краска вновь сбежала с ее зарумянившихся было щек. – Что же такое ты знаешь? Ты охотно выслушиваешь самые низкие сплетни о человеке, который буквально осыпал тебя благодеяниями. Как тебе только не стыдно! Негодяем, бесчестным негодяем называешь ты того, кто позволяет тебе управлять своим имением, как тебе заблагорассудится!

– Неферт! – с возмущением воскликнула Катути. – Я буду…

– Делай, что хочешь, – гневно оборвала ее молодая женщина. – Но не смей порочить великодушного человека, который не мешал тебе обременять долгами его имение, щадя твоего сына и твое честолюбие. Три дня назад я узнала, что мы не богаты; я долго раздумывала об этом и спрашивала себя: куда же подевались наше зерно и наш скот, наши овцы и деньги, которые платили нам арендаторы? Ты не брезговала имуществом негодяя, так вот теперь я говорю тебе: я не была бы достойна называться женой благородного Мена, если бы потерпела, чтобы его имя позорили под его же собственным кровом. Оставайся при своем убеждении – это твое право, но знай, что в таком случае одна из нас должна покинуть этот дом – ты или я…

Тут голос ее пресекся – она разразилась бурными рыданиями. Упав на колени перед ложем и зарыв лицо в подушку, она безутешно плакала, судорожно всхлипывая от обиды.

Катути молча стояла над ней. Она была ошеломлена, растеряна, ее трясло, как в лихорадке. Неужели это ее кроткая и мечтательная дочь? Осмеливалась ли когда-нибудь хоть одна дочь так говорить со своей матерью? Но кто же прав: она или Неферт? Катути постаралась заглушить в себе этот вопрос, встала на колени подле молодой женщины, обняла ее, прижала свою щеку к ее лицу и умоляюще зашептала:

– Ты, жестокое и злое дитя мое, прости свою бедную мать и не переполняй чашу ее горя.

Неферт встала, поцеловала у матери руку и, не проронив ни слова, удалилась в свою комнату.

Катути осталась одна. Ей казалось, будто холодная рука мертвеца стиснула ей сердце.

– Ани прав, – чуть слышно пробормотала она про себя. – Добром оборачивается то, от чего ждут самого худшего!

Она приложила руку ко лбу с таким выражением, как будто не могла поверить невероятному. Сердце ее рвалось к дочери, но, вместо того чтобы следовать его голосу, она собрала все свое мужество и вновь перебрала в памяти все то, в чем упрекала ее Неферт. Она не упустила ни одного ее слова и, наконец, прошептала:

– Она может все испортить. В своей любви к Мена она готова пожертвовать не только мной, но и целым светом. Мена и Рамсес – одно, и, как только Неферт заподозрит, что мы подготавливаем, она, не задумываясь, выдаст нас. До сих пор она ничего не замечала, но сегодня в ней что-то пробудилось, открылись ее глаза, уши и уста, которые до сих пор ничего не видели, не слышали и не произносили. С ней произошло то же, что бывает с немой, когда сильный испуг возвращает ей речь. Из любящей дочери она превратится в моего сторожа… и – да избавят меня от этого боги! – в моего судью.

Правда, последние слова она не произнесла вслух, но они прозвучали в ее ушах. Зловещий голос, нашептывавший ей эти страшные слова, и одиночество заставили ее содрогнуться, и она кликнула карлика, а когда он явился, приказала, чтобы ей приготовили носилки: она решила посетить храм и доставленных из Сирии раненых.

– А платок везира? – спросил карлик.

– Это был всего лишь предлог, – ответила Катути. – Он хочет поговорить с тобой о том, что, как ты утверждаешь, тебе удалось узнать о Паакере. Что же это?

– Не спрашивай, – попросил ее карлик. – Я не могу сказать тебе этого. Клянусь Бесом, покровителем карликов, тебе лучше до времени ничего не знать.

– На сегодня с меня довольно новостей! – сказала вдова. – Ну что ж, отправляйся к Ани, и если тебе удастся целиком отдать Паакера в его руки, то… ах, у меня уже нечего больше дарить… То я буду тебе только благодарна. А когда мы достигнем своей цели, я отпущу тебя на свободу и осыплю богатством.

Нему поцеловал край ее одежды и тихо спросил:

– А какова эта цель?

– Ты знаешь, чего добивается Ани, – ответила вдова. – А для себя я желаю лишь одного.

– Чего же?

– Видеть Паакера на месте Мена.

– Ну, в таком случае наши желания совпадают, – сказал карлик и вышел из зала.

Катути взглянула ему вслед и пробормотала:

– Это непременно должно случиться! Ведь если все останется по-прежнему, Мена вернется и потребует отчета, а тогда… тогда… Нечего тут и раздумывать: этому не бывать!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда Нему, возвращаясь от везира, подходил к дому своей госпожи, какой-то мальчик остановил его и поманил за собой в квартал чужеземцев. Увидев, что Нему колеблется, мальчик показал ему кольцо старой Хект, которая, как оказалось, пришла в город по своим делам и непременно хотела с ним поговорить. Нему очень устал, так как привык ездить верхом, а теперь ослик его издох, и Катути не могла дать ему другого. Уже половина скота, принадлежавшего Мена, была распродана, а оставшийся едва справлялся с полевыми работами.

На углах самых оживленных улиц и около рынков стояли мальчуганы с осликами – они давали их внаймы за весьма скромную плату. [ 130 ] Но Нему уплатил своим последним кольцом за платье и новый парик, чтобы явиться к везиру в приличном виде. В прежние дни в его кармане никогда не бывало пусто, потому что Мена частенько бросал ему то золотое, то серебряное кольцо, и все же его беспокойная и честолюбивая душа не сетовала на утраченное благополучие. Со злобой вспоминал он о минувших годах изобилия и теперь, задыхаясь, брел по пыльным улицам, но все же чувствовал себя сильным и был доволен собой.

130

«…стояли мальчуганы с осликами – они давали их внаймы за весьма скромную плату». – В современных египетских городах (т.е. в 1869-1872 гг., когда там побывал Г. Эберс. – Д. Б.) оседланные ослики до сих пор выполняют функции наших (т. е. немецких. – Д. Б.) извозчичьих дрожек. На памятниках мы находим изображения чужеземцев верхом на ослах, и почти все вельможи перечисляют в надписях на стенах своих гробниц количество принадлежавших им ослов, нередко весьма значительное. Кроме того, до нас дошло от эпохи Древнего царства изображение знатного вельможи, сидящего в носилках, укрепленных на шестах между двумя ослами. (Прим. автора).

Как только везир разрешил ему говорить, ловкий карлик сразу завладел всем его вниманием. А слушая, как он описывает безумную страсть Паакера, Ани хохотал до слез, хотя обычно во время таких разговоров везир бывал очень серьезен.

Нему чувствовал себя, как утка, выросшая на суше, когда ее пускают в воду, как птица, родившаяся в клетке, когда ей в первый раз удается расправить крылья и унестись ввысь. Без единого слова жалобы он барахтался и нырял бы в воде или порхал в воздухе на собственную погибель, если бы обстоятельства не положили предел его рвению и жажде деятельности. Обливаясь потом, покрытый пылью с ног до головы, добрался он, наконец, до того пестрого балагана в квартале чужеземцев [ 131 ], где обычно останавливалась колдунья Хект, бывая в Фивах.

131

Квартал чужеземцев. – Геродот (II, 112) упоминает о тирском финикийском квартале в городе Мемфисе, который был расположен к югу от храма бога Пта. Позднее такие кварталы появились во многих городах Древнего Египта. (Прим. автора.)