Убежище, или Повесть иных времен

Как часто глухой полночью, когда счастливцы предаются сну, я взывала к

тебе, побуждаемая любовью, не знающей страха! Но все было объято

ужасным безмолвием, ничей голос не отвечал мне, ни единый образ не возникал в

непроглядной тьме, где теряется взгляд. Но эти дни, прошедшие в

неопределенности и неведении, были не напрасны — они незаметно побуждали к

действию ту, на ком лежал долг разъяснить все сомнения.

* * *

Я видела во сне Эссекса... Ах, что я говорю? Я видела во сне Эссекса?..

Увы, я вижу его в моих мечтах всю жизнь!.. Что-то непонятным образом

вторгается между мною и смыслом моих слов... Все равно... Мой разум сейчас

бессилен, и я не могу этого объяснить.

* * *

О, эти жестокие помрачения мысли!.. Но я не решаюсь даже попытаться

исправить или избежать их, боюсь, что при этой попытке разум покинет

меня, что одно неосторожное усилие лишит смысла весь мой рассказ.

* * *

Увы, леди Пемброк, как решились вы сообщить мне, что лорд Эссекс

женат? Да еще на леди Сидней! Боже милосердный! Так я погубила себя лишь

для того, чтобы увенчать дни ее жизни ни с чем не сравнимым счастьем! При

этой мысли неодолимая страсть рушит слабые преграды разума и религии,

сметая все прочие горести и печали. Моя мать... сестра моя... Увы, эти

привязанности, столь драгоценные, столь священные, лишь пополняют собою

поток, в котором исчезают.

Прочь, мучительные чувства! Я слила их, Матильда, в один тяжкий вздох.

Ах, верно, в этот миг и сердце мое невзначай рассталось со мной и на месте

его осталась такая пугающая бездонная пустота. Да, сестра, Эссекс женился —

тот самый Эссекс, ради которого я перенесла муку, горшую смерти, женился

тайно; святой и нежный союз был украшен всеми достоинствами, кроме

чести; из-за леди Сидней он навлек на себя гнев мстительной королевы... Боже

милосердный, благодарю Тебя за эту мысль — это случилось не из-за меня.

Нет, я умирала, сердце мое изнемогало вдали от самого вероломного и —

ах! — все еще самого любимого мною... Эта мысль несет мне странное

утешение — лучше мне было умереть, чем бросить тень на это лучезарное солнце, к

которому не должен более обращаться мой потухший взор.

* * *

Я вижу, что в чрезмерных красках расстроенного воображения уже

открыла тебе ту правду, от которой едва не разорвалось мое сердце, — этим

оглушающим известием заканчивалось второе письмо леди Пемброк. Какой

глубокий и ужасный след оно оставило! Спокойствие, здоровье, рассудок —

все рухнуло под этим ударом. С несчастьями, которые несет судьба, как бы

тяжки они ни были, природа наша постепенно смиряется, но, о, когда стрелы

бедствия оперяет любовь, а ядом напитывает дружба, раны от них загнивают.

Мысль об обмане, неблагодарности и злобе возмущала и преследовала меня

постоянно. Все это погрузило меня в новую ледяную ночь, которая

растянулась на несколько долгих месяцев. Очнувшись от нее, я словно переродилась.

Вместе со спокойной рассудительностью я утратила всю мягкость характера.

Месть стала единственной опорой моего существования, и я начала втайне

вынашивать свой план задолго до того, как приступила к его осуществлению. Не

удивляйся этой перемене, сестра: несчастья служат смягчению сердца, от

обиды же оно ожесточается. Как странно, что мы мгновенно усваиваем тот

порок, от которого пострадали!

Лорд Арлингтон ранней весной вновь приехал в Сент-Винсентское

Аббатство. Так как негодование мое было обращено на дорогого мне, далекого

Эссекса, я проявляла к лорду Арлингтону, когда бывала властна над своим

рассудком, грустную учтивость, отчего он решил, что разум полностью вернулся ко

мне, и предложил взять меня с собой в Лондон, когда необходимость вновь

призовет его туда. Я с готовностью согласилась, ибо к тому и намеревалась

направить свои усилия. Моя неожиданная уступчивость представлялась лестной

этому до крайности самовлюбленному человеку: радуясь результату, он не

задумывался о причинах. Мне нетрудно было убедить его, что приличия

требуют, чтобы я была представлена ко двору, и он взялся сам ходатайствовать об

этом перед Елизаветой. Леди Пемброк, изумленная всем, что слышала и

видела, упорно противилась плану, в котором было так много тягостной неясности.

Но лорд Арлингтон жаждал унизить Эссекса и единственную возможность

видел в том, чтобы явить перед ним предмет его страстной привязанности — ту,

что была роковыми обстоятельствами разлучена с ним и, в силу обстоятельств

еще более злосчастных, сделалась леди Арлингтон. Мое желание сообщилось

ему в такой степени, словно возникло у него самого. Королева, как я и

предвидела, выслушала это пожелание с удивлением и презрительно в нем отказала,

но очень скоро ей пришлось убедиться, что я могу успешно направлять даже

глупца, выбранного ею мне в мужья. Он стоял на том, что удалится от

королевского двора, если ему будет отказано в торжественном поздравлении, на

которое дает право его титул. Спокойствие Елизаветы уже так сильно

зависело от него, что она не решалась явно восстанавливать его против себя и,

опасаясь, что мрачная история, скрытая в душе моей, будет явлена всему свету,

если она станет упорствовать в своем неосмотрительном отказе, наконец с

великой неохотой согласилась принять меня. Я услышала об этом со злобным

удовлетворением, прежде мне совершенно чуждым, и стала обдумывать свое

мрачное торжество, которое так долго готовила.

Я несколько раз откладывала свое появление при дворе до той поры, пока

лорд Эссекс не возвратился от войска. Увы, всеобщая радость, вызванная его