Убить двух птиц и отрубиться

Мне хотелось видеть Клайд и Фокса не такими, какие они есть, а такими, какими они уже стали в моей книге. Достаточно ли они выразительны? Правильно ли я ухватил их черты? Сумел ли показать их в развитии? Был только один способ ответить на эти вопросы. И я наконец принял решение: пора показать роман, пусть и не оконченный, моим прежним литературному агенту и издателю.

Вообще говоря, черновики обычно никому не показывают. Но в данном случае я считал возможным сделать исключение по нескольким причинам. Во-первых, я не видел ни издателя, ни агента уже семь лет. И вполне могло оказаться, что они уже переселились в большое издательство на небесах. Кроме того, я совсем запутался в оценке собственного труда. Временами мне казалось, что это шедевр, временами — что это полное дерьмо. Мне нужна была обратная связь: ввести куда-то свои данные и получить ответ. Поэтому в тот же вечер я отнес все, что написал, в ближайший копировальный центр, сделал две копии и отправил по «Федэксу» одну копию агенту, а другую издателю. К каждой посылке я приложил короткую записку: надо срочно встретиться, чем скорее, тем лучше. Правда, я прекрасно знал, что большинство издателей и агентов думает как раз наоборот: чем скорее, тем хуже. Они полагают, что реагировать быстро — это признак слабости. Если хочешь встретиться с ними поскорее, то не надо ждать у телефона. Это глупо. Ну что ж, я человек не гордый. Если будет надо, я поставлю осадные машины вокруг их офисов и буду вести правильную осаду до тех пор, пока не добьюсь встречи. Это, конечно, очень нудная, если не сказать унизительная, сторона писательской жизни. Но зато, окажись вы автором бестселлера — и тогда уже вы сами будете считать, что быстрый отклик — это признак слабости. Если вы становитесь важной шишкой, то почти любой свой поступок начинаете оценивать как признак слабости.

Домой я вернулся безмятежно-спокойным, как фаталист. Я перешел своего рода литературный рубикон. Теперь ничего не зависело ни от мнения Клайд, ни от мнения Фокса, ни даже от моего собственного мнения. Люди, занимающие видное место в литературном бизнесе, вскоре сами во всем разберутся.

Я налил чашку кофе, присел к машинке, но вдруг понял, что не могу работать. Просто не могу ударить пальцем по клавише. Я был как самолет, который кружит над аэропортом, но не может сесть. И так мне предстояло кружиться до тех пор, пока я не встречусь с издателем и агентом. Все-таки удивительно, насколько мало мы доверяем самим себе, особенно те из нас, кто решил, что их призвание — писать романы. Говорят, что писательство сродни колке дров, но только тут все наоборот: никуда не годные писатели рубят так, что только щепки летят, а лучшие из писателей дров колоть не умеют. Они вообще ничего не умеют, кроме одного: наблюдать звезды, умирая под забором.

В тот вечер я не мог ни о чем думать, я был в полном ступоре. Мне оставалось только метаться по квартире. Или напиться. Или покончить с собой. Или позвонить в психушку, чтоб за мной приехали. Или позвонить Клайд. Я благоразумно выбрал последнее. Судя по записке, она была настроена хорошо провести время. А для меня любое времяпрепровождение было всяко лучше, чем пребывать в неопределенности, гадая, что скажут о моей книге агент и издатель. Все это было очень похоже на школьные годы: отдаешь учителю работу, над которой усердно трудился, и ждешь оценки. Даже обидно, до чего мы мало меняемся со школьных времен.

— Я бы хотел хорошо провести время. Скажите, я туда попал? — спросил я, услышав ее мелодичное «алло».

— Солнышко! — в голосе Клайд звучало волнение, которое она сдерживала, как маленькая девочка. — Как я рада, что ты позвонил!

— А я-то как… — ответил я по-идиотски.

— Мы с тобой встречались множество раз, — сказала она, словно в смущении, — но ни разу нам не случалось хорошо провести время вместе. Я имею в виду вдвоем.

Ничего себе! Оказывается, можно стать счастливым от одной фразы. Я вдруг ощутил ту самую радость, которую чувствует ребенок под Рождество.

— Конечно! — воскликнул я. — Давно надо было!

— Ну да, давно.

— Отлично! Заметано! Где встретимся — у тебя или у меня?

— Ну, у меня не совсем удобно. Как ты знаешь, Фокс тоже тут живет. Мне кажется, он огорчится, если обнаружит нас в кровати. Может, лучше у тебя?

— Если ты хочешь страшного перетраха в полуподвальной квартире, то ради бога!

— Эй, мы теряем контакт!

— Я говорю не по мобильнику.

— Я не об этом…

Повисла пауза, мы оба обдумывали только что сказанное. Видимо, я переступил запретную черту. Но с таким выбросом тестостерона я мог бы наступить на собственный член.

— С таким выбросом тестостерона, — сказал я, — я мог бы наступить на собственный член.

— Мне нравятся мужчины, способные наступить на собственный член. Что мне не нравится — так это мужчины, которые как наступят на член, так и продолжают на нем стоять.

— Я буду иметь это в виду.

— Отлично. Наконец-то ты будешь иметь в виду хоть что-то, кроме своего «Великого американского романа». Ты не мог ни о чем другом думать, пока его писал.

— Не американского, а армянского романа, — поправил я. — И без прошедшего времени. Я все еще его пишу. Сегодня я послал копии незаконченной рукописи моим прежним издателю и агенту. Надеюсь встретиться с ними на этой неделе.

— Ох, Уолтер. Я бы хотела, чтобы ты писал. Этого хочет от тебя Бог, хоть ты в него и не веришь. Но я бы хотела, чтобы ты писал о чем-нибудь другом. Не о нас. Все, что с нами происходит — это весело, здорово и совершенно реально. А когда ты делаешь из нас персонажей, мне кажется, ты пришпиливаешь нас с Фоксом булавками к бумаге, как бабочек. Вот увидишь, это разрушит всю нашу жизнь.

— Но Фоксу нравится, что я пишу роман!

— Это не так. Фоксу нравишься ты — может быть, больше, чем ты думаешь. И он хочет, чтобы ты рос духовно. Но он считает, что превращать нас в литературных героев — это плохая карма для тебя. Просто он слишком робок, и потому не говорит тебе этого.

— Фокс? Робок?

— Да. Ты на самом деле плохо знаешь своих героев.

— Послушай. Давай договоримся так: я закончу книгу, а потом поменяю все имена, чтобы оградить невинных.

— К тому времени, когда ты закончишь книгу, невинных уже не останется.

— Ты устраиваешь из всего этого какую-то дурацкую мелодраму!

— Послушай, Уолтер. Может быть, ты удивишься, услышав это, но я стараюсь сохранить свою личную жизнь в тайне. И Фокс тоже. Мы приняли тебя с распростертыми объятиями. Мы стали тебе настоящими друзьями. Я вижу дальше, чем ты. Если ты будешь продолжать то, что начал, произойдет трагедия. Ведь ты же писатель. Ты можешь писать о чем угодно. Для тебя нет границ, кроме твоей собственной фантазии. Уолтер, Уолтер, ты можешь написать о чем угодно — так напиши! Но я умоляю тебя, не надо высасывать из нас жизнь, чтобы потом продать ее читателям. Оставь нас с Фоксом такими, какие мы есть, — свободными птицами, которые залетели в твое небо!

— Ты можешь попросить меня о чем угодно, кроме этого, и я все для тебя сделаю. Я все для тебя делал и раньше, все, что ты просила! Все, начиная с того самого дня, когда я встретил тебя в банке. Вспомни: ради тебя я засунул дохлую рыбу к себе в сейф!

— Ты не знал, что это рыба!

— Вот, в том-то и дело! Я тебе верил!

— А теперь ты предаешь меня!

— Я уже сказал, что я сделаю. Я поменяю имена. Эта перемена все решит.

— Меня волнует только одна перемена, Уолтер. Перемена в тебе самом.

— Послушай, что ты от меня хочешь? Чтобы я сломал свою писательскую карьеру?

— Лучше сломать карьеру, чем чужую душу. Опять повисла пауза. Похоже, мы уже все друг другу сказали.

Клайд первой нарушила молчание.

— Пока, солнышко.

— Пока, Клайд.

Мы бросили трубки одновременно.

Я лежал, смотрел в потолок и думал. Мы многое пережили вместе. Вот теперь вместе бросили телефонные трубки. Вместе сказали «пока». Потолок вдруг показался мне слишком белым, а комната — слишком пустой.

И тут меня озарило, словно молнией.

Я теперь настолько несчастлив, что могу стать великим писателем. Ура!

XXI

Неделю спустя я входил в офис своего агента в мидтауне Манхэттена. Сильвия Лоуэлл сидела в кресле за столом и смотрела в окно на город. Офис у нее был шикарный — угловой, такие офисы в Нью-Йорке нарасхват. Из окна открывался прекрасный вид на множество офисных зданий, набитых агентами, сидящими в угловых офисах. Я заглянул в ее холодные из вулканического стекла глаза, она посмотрела в мои глаза, и, надо полагать, мы оба остались недовольны увиденным.