Убить Ланселота

– Там он, там, – донесся из-за двери недовольный голос. – Никуда не денется.

Голос принадлежал профосу. Хоакин подобрался.

– Не чихал?

– Шутить изволите, господин Эрастофен? У нас распорядок строгий. Мышь не пробежит, клоп не чихнет.

Дверь распахнулась, и в камере стало как-то очень светло. Хоакин зажмурился.

– Здравствуй, Истессо, – послышался голос философа. – Вот мы и свиделись. Чудный вечер, правда?

– Вечер что надо, – подтвердил Хоакин, осторожно открывая глаза.

Альбинос воткнул факел в кольцо на стене. Хозяйски обошел камеру, похлопал по сырым стенам.

– Ничего так. Солидно.

– Только мокро.

– Это решаемо. Я попрошу профоса принести одеяло.

– А еще кровать пошире. Здесь шкафчик поставим сюда вешалку. Люстру на потолок. Вполне можно будет жить.

Альбинос уселся на тюфяк рядом с Хоакином:

– Люстра не влезет, потолок слишком низкий. Но ты прав, Хок, в своей иронии, прав. Нам надо кое-что обсудить.

И он замолчал, глядя на колеблющееся пламя факела.

– Что именно? – не вытерпел Хоакин.

– Маггара потребовала, чтобы я помог тебе бежать.

– Ты видел ее? Как она?

– В порядке. Тиранит слуг, издевается над стражниками… Твоих дам поместили с художниками – пока Розенмуллен не вернется.

– Значит, и с Тальбертом, – помрачнел стрелок. – Бежать! Бежать немедля.

– Тальберт… Это такой одноглазый проныра?

– Да.

– Можешь быть спокоен. Кувшином по темечку он уже схлопотал. Лиза сказала, что выбьет ему оставшийся глаз, если он не перестанет на нее пялиться. И чем ты их берешь?

Хоакин пожал плечами. Вопрос-то риторический, как на него ответишь?

– Я несколько раз возвращался после нашей первой встречи, – продолжал Эрастофен. – Упрашивал, умолял Маггару вернуться. Кремень-фея.

– Не захотела?

– Нет. Говорит, ты единственный воспринимаешь ее всерьез.

– Мне она это тоже говорила.

– Что это значит, интересно?

– Понятия не имею.

Он действительно не знал. Обычно в разговорах с феями люди неискренни. Трудно разговаривать с женщиной, что размерами не превышает воробья. С детьми похоже бывает: хочется смотреть сверху вниз. А это либо сюсюканье, либо пренебрежение в голосе. Хоакин счастливо избегал и того и другого.

А еще – Маггаре нравились герои. Эрастофен же, при всем своем могуществе, в герои не годился. Скорее в бухгалтеры или казначеи.

– Я дал на лапу профосу. Он поклялся, что не будет подслушивать. Я оставлю тебе хлеб с ТМИ(Н)ом, и ты сможешь бежать из тюрьмы.

– С чем хлеб?

– С ТМИ(Н)ом. Трещина Между Измерениями (Нестабильная). По сути это комок антипространства. Тебе надо будет размазать его по стене. Через несколько часов трещина откроется, и ты сможешь бежать.

– Куда же я убегу?

– В Деревуд, естественно. – Эрастофен покопался в карманах и достал цветок ядовито-зеленого цвета. – После перехода разотрешь это в пальцах и понюхаешь. Он заставит тебя чихнуть.

– Интересно. Значит, Деревуд. В котором хозяйничает Дофадо.

– Это я беру на себя. Ты вновь станешь капитаном. Кое-какие страницы из книги придется удалить – для твоего же спокойствия.

– А Фуоко? Маггара? Инцери?

Альбинос развел руками:

– Сам понимаешь, чем-то придется жертвовать. Из этой камеры у тебя один путь: в логово чудища. А Василиск – это не Бахамот. Это взрослый зверь. Могучий. Окаменяет взглядом. Ты же будешь связан и без меча.

Хоакин молчал, и Эрастофен добавил:

– Твоих спутниц отправят следом за тобой как соучастниц. За Инцери я еще поборюсь – она несовершеннолетняя, – но Лиза и Маггара обречены.

– А в случае побега?

– Их помилуют. Я знаю лазейку в доннельфамских законах.

– Тогда я согласен.

– Вот и славно! – Эрастофен вздохнул с облегчением. – Я уж боялся, что ты станешь артачиться.

Хоакин ничего не ответил. Эрастофен мерил Ланселота общечеловеческими мерками. То, что тот пошел на попятную, ничего не значило. Рождаясь вновь и вновь под разными именами, рыцарь привык к ожиданию.

– Мне нужны гарантии, – предупредил он.

– Мое слово. Годится?

Хоакин кивнул.

– Что ж. Доставай.

Эрастофен стащил с головы шляпу и принялся в ней рыться. В этот момент дверь простуженно захрипела. В щель просунулся любопытный нос.

– Так-так. О чем шепчемся, господа хорошие? Под монастырь старичка подвести вздумали?

Философ выронил шляпу. Пирожок с ТМИ(Н)ом покатился по полу, металлически позвякивая.

– Так-так, – повторил профос – Что это?

– Ничего особенного, господин профос. Решил угостить друга детства. Национальное анатолайское блюдо.

Профос выказал удивительную осведомленность:

– Тиропитаки? Нехорошо, сударь.

Он потыкал в хлеб пальцем:

– Пилочки… нет пилочек. Лестница веревочная? Не пойму. Сударь, чем вы начинили это блюдо?

– Скверно, господин профос, – заметил Хоакин. – Слово нарушаете. А вам между тем деньги плочены.

– Значит, мало плочено, – отрезал тот. – А вы, господин, тоже хороши. Вас побег подбивают нарушить, а мы и рады ушки-то поразвесить. Стыдно должно быть.

Он достал свисток и засвистел. В камеру ворвались два солдата.

– Этого, – профос указал на Эрастофена, – под стражу. До выяснения злоумышлении. Господин Розенмуллен ему благоволит, не вышло бы оказии… Этого – указал на Хоакина, – господину Базилиску на ужин. Немедля.

– А даму? С малявками что делать?

Профос задумался:

– Доброе у меня сердце. Жалостливое. Но служба важнее. К Базилиску их. Как герцог приказал.

Алебарды стражников согласно лязгнули.

– Остолопы! – взвизгнул Эрастофен, когда солдаты поволокли его из камеры. – Герцог вас в свинопасы разжалует!

– Свинопасов принцессы любят, – отозвался один из стражников. – Пройдемте, господин хороший. Нечего вам тут ошиваться.

Крики философа стихли вдали. Солдаты же вернулись за Хоакином.

– Спешка, спешка… Тревожность несусветная, – ворчал профос, когда они спускались в подземелье. – Экая ты птица важная! Небось его светлость укатили и в ус не дуют, А мы корячься тут. Базилиска накормленность пищи поддерживай, порядок пресекай. Шевелись, скотина!

От тычка Хоакин полетел с лестницы. Падая, он сдернул за собой обоих стражников. Грому и лязгу хватило бы на рыцарский полк. Так, с руганью и зуботычинами, его потащили в самые глубины Камении.