Убить перевертыша

— Варяжская теория давно разоблачена.

— Это сложный вопрос, не будем сейчас о нем. А вот татарское нашествие всех убедило: нужен сильный владыка, нужно единовластие, иначе хана государству. И появился царь. Это была историческая потребность. Но традиции вольной общины все были живы. И сказывались ведь, ослабляли государство. И потому цари вели с ними борьбу. Царь Иван, Петр, даже Сталин…

— Ну, тут, пожалуй, другое.

— Ясно, что другое, но ведь и это тоже. Не культ личности, а единовластие. И было сопротивление…

— Какое сопротивление? Колхозы — полная ломка, а где сопротивление?

— Колхозы народ принял. Потому что в их основе были все те же традиции территориальной общины. Живи как все трудись, как все, и ты — свой. Извращений была пропасть, но корневой-то смысл именно такой…

Слушая Сергея, Мурзин думал о том, что положение государства и в самом деле критическое, если все уповают на сильную руку. Он встал, поправил половичок у кровати, все не дававший ему покоя, подошел к окну, сказал, не оборачиваясь:

— А может, ну их, теоретизирования? Сломать все и…

— Не выйдет, — живо отозвался Сергей. — Даже растение, иссеченное, передает свою боль подвою, и новый росток получается уродливым или погибает вовсе. А то ведь люди, общество. Не-ет, надо осмыслить, понять.

Мурзин промолчал. Перед ним, за окном, застыли в безветрии березы, белыми саркофагами замерли стандартные пятиэтажки, над которыми недвижно провисли пуховики облаков. И бетонка, убегающая к дальней лесополосе, была пустынна в этот час, ни машин, ни пешеходов. Сонное царство, ожидающее неведомо чего.

— Ну, поймем, а дальше что? Нет, надо делать, де-лать. Хоть что-нибудь. Каждый в меру своих сил. Вот ты, к примеру, мог бы помочь не только разговорами.

Сергей пристально посмотрел на Мурзина.

— Сашок, я ведь тебя знаю. Что ты задумал? Если пришить кого, то я пас. Куренку голову отрубить не могу. Жена тут привязалась: на даче сарай пустует, разведи кроликов. И ведь все подсчитала, бизнесменка липовая, какой приплод, почем кроличьи шапки. И знаешь, на чем погорел ее бизнес? Я спросил: а кто шкуры с кроликов драть будет?..

Мурзин сел напротив Сергея, откинулся на стуле.

— Гляжу на тебя, слушаю и удивляюсь. Умница ведь, а лопух лопухом. Да оглядись, неужели не видишь, что нынешние властипредержащие всех нас за дураков держат. И так будет до тех пор, пока не разозлимся.

— По-моему, все уж разозлились. Вот будут выборы…

— К выборам готовиться надо.

— Что ты предлагаешь?

— Тебе в Германию надо поехать.

— В командировку, что ли?

— Считай, что так.

— И командировочные дашь?

Мурзин покачал головой.

— Все будут пиво пить, а мне лапу сосать?

— Ехать придется за свой счет. Или за мой. Пусть это будет первой нашей жертвой во имя Отечества. Минину и Пожарскому люди последнее отдавали…

— Та-ак, первая жертва ясна. А вторая?

— Ну вот, кажется, понял.

— Понял, понял, давай выкладывай.

— Выложу. Только налей сначала. Ты поговорил, теперь я буду говорить…

Мурзин рассказывал о документах, припрятанных у кого-то в Германии, расхаживая по комнате. То и дело подходил к кровати, поправлял коврик, все время не дававший ему покоя. Что-то с этим ковриком было связано, о чем следовало поразмыслить. Это была интуиция, а к ней, таинственной незнакомке, он привык относиться всерьез.

— Ты посиди, — сказал Мурзин, прервав себя на полуслове. — Ничего пока не трогай, я сейчас.

— А закусывать можно? — удивился Сергей.

— И выпивать. Хотя, чего ж без меня? Погоди.

Он вышел и позвонил к соседке. Валентина Ивановна вышла в одном халатике, раскрасневшаяся, с мокрыми волосами, — видно, мылась.

— Кто был этот электрик? — спросил он. Наш?

— Новенький, я его раньше не видела.

— Когда он у меня счетчик смотрел, вы были возле него?

— Я ему табуретку принесла, а потом забрала.

— И ни на минуту не отходили?

— Только за квитанциями бегала. Когда он начал ругаться. А что? — Она побледнела. — Что-нибудь пропало?

— Все в порядке. Я так.

Вернувшись, Мурзин остановился на пороге и опять стал осматриваться. Беспокойство, возникшее в нем, когда увидел сдвинутый коврик, и приглушенное Серегиной болтовней, теперь переросло в чувство тревоги. Сергей вскочил, собираясь растормошить непонятно отчего вдруг загрустившего друга-приятеля, но Мурзин прикрикнул на него так, что тот опешил.

— Сиди, не двигайся. Не нравится мне это.

— Что?

— Не знаю. Сиди.

Он знал, как и где может быть спрятан жучок для подслушивания, перетрогал все, что только можно, ничего не нашел и остановился возле кровати. Внимание привлекла подушка. Обычно, заправляя постель, он просто бросал ее, по курсантской привычке поддергивал за уголки и так оставлял. Теперь же она была аккуратно положена, а два из четырех углов наволочки вмяты внутрь.

— Тебе в туалет не надо? — спросил он Сергея.

— Нет, а что?

— А я часто бегаю. Простатит проклятый.

— Говорят, он у половины мужиков. Особенно у тех, кто с бабами редко спит. А у тебя что, до операции дошло?

— Пока нет, но по ночам часто вставать приходится.

— Ну, напомнил. Схожу, пожалуй.

Он встал, потянулся и вышел в прихожую. Мурзин кинулся за ним, закрыл дверь и, вернувшись к кровати, осторожно приподнял подушку. Под ней лежала пачка «Мальборо».

Курил Мурзин мало — две-три сигареты в день, — но никогда «Мальборо». Из принципа. И теперь он смотрел на эту пачку с удивлением и, что уж от себя-то скрывать, — со страхом тоже.

— Ого! Закурим?

Неслышно подошедший сзади Сергей, протянул к пачке руку, и Мурзин не рассчитанным резким движением схватил эту руку, вывернул.

— Не трогать!

— Ты что, сдурел?!

— Без рук останешься, — с ледяным спокойствием сказал Мурзин.

Он позвонил знакомому военкому, попросил срочно прислать пиротехника.

— Сапера? — удивился военком. — Домой? Что у тебя?

— Думаю, тот случай, когда, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Может, милицию?