Убить Петра Великого

— Вот оно что, — в задумчивости протянул Федор Юрьевич. — Значит, они государю писали?

— Получается, что так, Федор Юрьевич.

— Они сейчас в городе?

— Покудова здесь, — отозвался стольник. — Да ты не тревожься, князь, я верных людей приставил за ними досматривать, — махнул он широким рукавом. — Коли что будут дурное затевать, так они тотчас узнают.

— И чего же они в городе делали?

Пожав плечами, отвечал беззаботно:

— А чего им еще в Москве делать-то? Женок навестили, с детишками на крыльце поиграли, а потом разбрелись по кабакам тоску залечивать. На питейном ряду бузу учинили.

— А это-то с чего? — подивился князь.

— Купец с Ярославля не пожелал им вино в долг давать, вот они лавки и перевернули.

— Базарная стража была?

— А то как же! Только ведь они подходить к ним боялись, все в сторонке стояли.

— Что ты о них думаешь?

— А чего тут думать, Федор Юрьевич, надобно с ними разобраться. Ежели такая силища к Москве подойдет, так с ними просто сладу не станет. Год назад они в числе зачинщиков были, жалованье им, видишь ли, за три месяца не выплатили! Насилу откупились, а теперь так неизвестно, чем закончится.

— Ты вот что, исправник! Об этом письме государю не докладывай, — строго наказал князь. — У него за пределом и без того хлопот немало набирается. Сами разберемся! Глаз с бунтовщиков не спускать и о каждом их шаге лично мне докладывать. Жалованье им выдать… Пущай поостынут!

— Не воины они, а пакостники! Все за огороды держатся да за бабьи подолы, только смута одна от них!

— Ох и хлопотное это дело — за все государство отвечать, — с горечью отозвался князь.

— Федор Юрьевич, так что же делать-то будем? Стрельцы с тобой встречи добиваются.

— А надо ли мне с ними встречаться?

— Это уж тебе решать, Федор Юрьевич. Говорят, пока с князем Ромодановским не повидаемся, с Москвы не съедем. А если князь не пожелает, так мы другие стрелецкие полки на смуту подобьем.

Князь Ромодановский тяжко вздохнул:

— С них станется. Год назад едва смуту погасили, так они опять по новой мутят. Вот что, исправник, встречаться с ними я не стану. Поговоришь с ними сам. А про меня скажешь, что занедужил я крепенько.

— Все передам, батюшка. А если в Москву начнут проситься, что тогда им сказать?

Федор Юрьевич горько хмыкнул:

— Мало у нас в приказе хлопот, теперь еще и стрельцами приходится заниматься… Скажешь им вот что… Переведем в Москву на следующий месяц. А как они успокоятся, так отправим с семьями на вечное житие в украинские города! Нечего им здесь смуту подымать!

— Понял я тебя, Федор Юрьевич, так и передам.

— Ох, день нынче долгий. Что там еще? Какие слухи по Москве гуляют?

— Ропщет народ, батюшка, — честно признал исправник. — Непристойные речи глаголит, Петра Алексеевича «пьянчужкой-царем» называют да «царем Кокуйским»…

— Ишь ты! — аж поперхнулся Ромодановский.

— … Дескать, не ведают, в какую сторону он святорусскую землю и матушку Москву повернет. А еще говорят, что подати высокие, что год от года все хуже становится. А как государь съехал, так правды на Руси и вовсе не доискаться. Тебя во всем винят, Федор Юрьевич.

Губы князя перекосило от едкой усмешки:

— А кого же им еще винить, коли не меня? Чай, на Москве я теперь за хозяина. Что там еще такого болтано?

— Хлеб подорожал, мясо дорогое, только по праздникам и приходится отведывать. Но более всего говорят о том, — голос исправника перешел почти на шепот, — что, дескать, помер государь на чужбине, а вместо него пришлые людишки заправляют.

— Вот как?! — подивился Ромодановский.

— На всех базарах только о том и болтают.

Такое дело без пития не переварить. Подняв кувшин, он жадно поглощал пиво, оттопырив нижнюю губу. А когда в утробу провалился последний глоток, князь сытно икнул и потребовал продолжения рассказа:

— О чем еще роптание?

— О тебе худое молвят, князь, монстрой да кровопийцей называют!

— Не ново! — вяло отмахнулся Федор Ромодановский. — Дело говори!

— А еще говорят, что на царствие нужно Софью Алексеевну ставить, только она одна порядок навести может.

— Крамольников отлавливаете?

— А то как же без того, Федор Юрьевич! — горячо заверил дьяк. — Все ямы и кандальные палаты ими забиты.

— Кто из них самый говорун?

— Федька Савельев, попов сын.

— Откуда родом?

— Из Переславля.

— Пусть приведут. Поговорить желаю.

Скоро стража привела изможденного узника — долговязого, неимоверно тощего. Тело его иссохло так, что одежда на нем висела мешком. Рыжая борода, собравшись клинышком, посматривала в сторону. Волосы у колодника были густые и длинные, а вот на самой макушке пробивалась светлая поляна. На тонких руках — несуразно тяжелые кандалы.

— Сядь! — кивнул начальник приказа на лавку.

Лавка была старая, низкая, до блеска отполированная седалищами узников.

— Чего ты там про государя злословил?

Федор Юрьевич пытался рассмотреть на его лице нечто похожее на страх, но тот взирал на удивление спокойно, как если бы оказался не в Преображенском приказе, а за околицей батюшкиного дома.

«Неужто не ведает, куда попал? — Федор Юрьевич глядел на кандальника с интересом. — Из Преображенского приказа только два пути — на каторгу или на погост».

— То, что по всей России уже давно высказывают. От государя уже давно известий никаких нет. Сгинул он на чужбине! Даже неведомо, где его могилка.

— Сгинул, говоришь. Глянь вот сюда, — поднял князь лежавшую на столе грамоту. — А это что тогда?

— Мне почем знать?

— От великого государя посланьице. Живехонек он, чего и нам всем желает. И знаешь, что он пишет?

— Не ведаю.

— А пишет он о том, чтобы таких смутьянов, как ты, я своей властию наказывал. Всех тех, кто дурные слухи о царе-батюшке распускает.

— Ты бы, князь, по базарам прошелся, так еще и не такое бы услышал.

— Ты, попович, не дурачься, — строго заметил князь. — Не в богадельню попал, а в Преображенский приказ.

— Чего же мне трудиться, князь, ежели отсюда только в одну сторону? — хмыкнул попович. — На погост!

Князь Ромодановский с интересом посматривал на колодника. Перед ним стоял человек редкого мужества. Иных только от одного вида судьи приказа в пот прошибает, а этот лишь глаза сузил.

— Вот как ты заговорил… Чем же ты так крепок?