Убить сову

Я схватила Кэтрин за руку и оттащила назад.

— Дождёмся, когда они повернут к церкви. Перейти дорогу похоронной процессии — плохая примета. Помолимся за отошедшую душу, кем бы она ни была.

Но, к моему удивлению, процессия не свернула к деревне. Вместо этого они подошли к входу в бегинаж и опустили носилки на землю. Монах потребовал впустить их, Привратница Марта, появившаяся изнутри, решительно захлопнула перед ними ворота, но они ждали, и мы тоже ждали, не желая приближаться, пока они не уйдут. Вскоре к ним вышла Настоятельница Марта с несколькими бегинками, которые занесли носилки внутрь. Монах и плакальщицы развернулись и медленно, той же дорогой, двинулись обратно, поддерживая друг друга, как в великом горе.

Кэтрин озадаченно посмотрела на меня.

— Почему они принесли к нам этот труп?

— Должно быть, я ошиблась, и это не покойник, а кто-то очень больной. Нам лучше поторопиться, Кэтрин. Целительнице Марте могут понадобиться эти травы.

Настоятельница Марта

Привратница Марта позвала меня, как только её острые глаза заметили процессию на дороге. Через окошко в воротах мы смотрели, как те люди медленно приближаются к нам. Даже отсюда я видела, что Андреа завёрнута с ног до головы, как мёртвая. Возможно, они боялись, что соберутся зеваки, если её узнают, или она сама попросила закрыть лицо, чтобы не смотреть на внешний мир. Казалось, процессия почти не приближалась, они еле ползли, как будто проделали долгий путь. Они несли святую женщину, но шли безрадостно, тяжёлой походкой. Должно быть, мне не всё о ней рассказали. Наконец, носилки поставили у моих ног. Завёрнутая фигура выглядела огромной, совсем не та тень женщины, которую я помнила. Может, это ошибка? Кого они к нам принесли? Я вопросительно взглянула на францисканца.

— В последнее время Андреа очень изменилась, — только и сказал монах.

То же самое говорила мне и Хозяйка Марта после Майской ярмарки. Надо было послушаться и ещё тогда навестить Андреа.

Бегинки перенесли Андреа в отдельную комнату, которую мы ей приготовили, и подняли на кровать. Она стонала, как будто каждое движение причиняло ей боль. Я отослала женщин, мы остались вдвоём с Целительницей Мартой, и я сняла покров с лица Андреа. Создание под ним было неузнаваемо.

Я поспешно перекрестилась. Господь милосердный, как молодая, красивая, набожная женщина могла дойти до такого! Андреа вся отекла, конечности раздулись так, что она не могла сжать пальцы. Тонкое, нежное лицо распухло, будто ее покусал целый рой пчел, глаза едва открывались.

Целительница Марта размотала повязку на голове Андреа. Остатки волос шевелились от вшей. В гноящихся ранах кишели личинки. Когда мы с Целительницей Мартой повернули её на бок, чтобы разрезать и снять грязные тряпки, то увидели, что спина тоже покрыта глубокими ранами из-за того, что она неделями лежала без движения на соломенном тюфяке. Кожа под мышками воспалилась и мокла. Андреа задыхалась так, что больно было смотреть.

— Теперь ты среди сестёр, ты в безопасности, Андреа, — сказала я, но вряд ли она слышала или понимала, что мы делали.

Она стонала, когда мы трогали её руки и ноги, чтобы вымыть, но не смотрела на нас, хотя глаза двигались. Она глядела на свет, проникающий через узкое окно, губы всё время бормотали странные слова и звуки, но не человеческую речь. От неё исходил странный запах, тошнотворный и сладкий, заполняющий комнату, пропитывающий мою одежду и волосы.

Теперь я ясно понимала, почему от Андреа хотели избавиться. Она больше не привлекала паломников. Зачем нужен медведь в клетке, если он больше не развлекает толпу? Толпе любопытно глазеть на хорошенькую девушку, наблюдать, как она хлещет себя кнутом или падает наземь в исступлении. Им неинтересна чистота души, только красивая оболочка, а внешней красоты в Андреа больше не осталось. Священников ее душа заботила еще меньше, им были нужны лишь деньги. И как только она перестала их приносить, Андреа тут же вышвырнули вон. Может, они уже нашли кого-нибудь посимпатичнее на ее место. Как может человек, ежедневно прикасающийся к плоти и крови Господа нашего, быть таким жестоким? Даже у последнего слуги в Поместье есть солома для сна и место у очага, когда он слишком слаб для работы. Могли бы нанять какую-нибудь добрую женщину ухаживать за ней — любому дураку ясно, что это ненадолго.

Беатрис

Перед вечерней в кухню влетела Кэтрин. Она просто задыхалась от возбуждения — новая гостья оказалась не обычной прокажённой или калекой.

— Она не больна, — благоговейно прошептала Кэтрин, — она святая. Я слышала, как Целительница Марта сказала, что дух ее уже оставил этот мир.

— Как это она не больна, если она умирает? — перебила Османна.

— О нет, она не умирает. Она покидает свое грешное тело, — Кэтрин произнесла «покидает» так, будто пробовала на вкус новый фрукт. — Так сказала Настоятельница Марта, — торжествующе заявила она.

— Андреа ничего не ест, но ее питает любовь Господа и Святой дух, превращающийся в мед у нее во рту. И от ее тела исходит сладкий аромат, как от розы после грозы.

— Ты его нюхала? — спросила Османна.

Кэтрин удрученно помедлила.

— Только Мартам позволено ее видеть.

— Она должна быть очень красивой, если она святая, — сказала малютка Марджери. — У нее длинные волосы до пола, как у святой Катерины?

— Думаю, да, — просияла Кэтрин. — И, наверное, золотистые.

Османна уже открыла рот, чтобы возразить, но я предупреждающе покачала головой. Хотела бы я, чтобы она научилась больше радоваться жизни, как Кэтрин. Османна вела себя, скорее, как старуха, чем беспечная девочка, будто из нее вырвали юность. Лицо ее выглядело еще более изможденным, чем прежде, словно она вообще не спала. Мне хотелось обнять и утешить ее, но Османна никого к себе не подпускала.

Отец Ульфрид

Я с рассвета сидел за столом в десятинном амбаре, ожидая посетителей. Деревенские плелись один за другим, мяли в руках шапки. Некоторые несли мешки или корзины, но полупустые. Многие совсем ничего не принесли. И все говорили одно и то же.

— Урожай пропал, отче. Не могу я заплатить церкви десятину. Осталось так мало, что этой зимой нам самим не прокормиться.

Так обстояло дело не только с зерном. В июне они не смогли полностью выплатить десятину сеном, а та малость, что принесли, сгнила в моём сарае. Много овец передохло от глистов, холодная весна убила половину ягнят, поэтому десятина овец, шерсти и шкур оказалась гораздо меньше должной. То же и с курами и яйцами. Много месяцев одна и та же история — они не могли платить полную десятину. А некоторые не могли заплатить ничего.

Одним из первых явился Алан с большой глыбой соли, завёрнутой в мешковину. Он со стуком опустил её на длинный деревянный стол.

— Соль, отче. Мой долг.

Я полистал страницы книги счетов, отыскивая его имя.

— Ты должен две глыбы соли в год за десятину, Алан, а весной ты ничего не приносил.

Я откинул край мешковины. Насколько я заметил, конус соли почти на треть меньше положенного. Я взглянул на Алана. Плотный, крепкий мужчина, по общему мнению — хороший работник. На солеварне ему удалось подняться до самой искусной работы — вываривать соль из морской воды и выбирать готовую соль в нужный момент, пока она не испортилась и не стала горькой [14] .

14

Весной и осенью, когда уходит высокий прилив, солёная вода оставляет налёт на берегу. Высыхая на солнце, он формирует солёную корку поверх песка и ила. Этот верхний слой и известен как mould. В средние века mould соскребали солевары, затем отмывали и фильтровали для извлечения соли в виде рассола. Это был первый шаг процесса солеварения. Распространённым методом производства соли на Восточном побережье была промывка песка и грунта. Рассол, отмытый от песка, кипятили над костром из торфяника. Это делали wellers, их работа была самой тяжёлой в процессе изготовления соли. Рассол содержит шесть различных солей, и все они кристаллизуются с разной скоростью. Только третья, хлорид натрия, использовалась для консервации и в качестве приправы, поэтому weller должен был быть знатоком и выбрать именно эту соль в точно определённое время, пока она не начала загрязняться другими. Остальные соли, известные как bittern, обычно выбрасывались.

— Этого недостаточно, Алан. Десятину отдают не мне, а Богу. Утаивать, то, что должен Богу, — страшный грех.

Алан сложил мускулистые руки на груди и нахмурился.

— Напрасно ты думаешь, что дождь портит только урожай. Без солнца и ветра соль не выступит на песке. Нам тоже нужна сухая погода, чтобы соль затвердевала. В этом году мы не работали почти половину времени, и в прошлом тоже. А когда могли — трудились как волы, дни и ночи без сна. — Он подался вперёд, положил на стол огромные руки, обмотанные, как у многих работников, грязными тряпками, чтобы защитить во время тяжёлой работы. — И дело не только в погоде, отче, еще в муке. Нам нужна мука и овечья кровь, чтобы очищать соленую воду, но если овцы дохнут, а урожая нет, цены растут и нам приходится платить, сколько запросят, ведь без этого соли не сделать.