Убить Вампира

— Ну, рассказывай, что тебе там удалось раскопать?

— Да, собственно говоря, ничего особенного. Был в военкомате, смотрел его личное дело. Кроме благодарностей и похвал ничего любопытного не обнаружил. Есть там даже письмо в военкомат и его матери из части, где Кравченко характеризуется с наилучшей стороны. Сдержан, рассудителен. В достижении цели упрям и настойчив.

— Что еще?

— В ЖКО сказали, в его квартире прописана еще мать. По словам соседей, около двух лет она живет в деревне у своей сестры, и квартира, пока Кравченко служил, пустовала.

— Значит, мать приезжала к сыну только на свадьбу, и квартиру отдала в полное распоряжение молодоженов?

— Выходит так.

— Что еще?

— Всё. Вы же сказали мне к четырем быть, я и так боялся, что не успею.

— Не густо, — подытожил Михайлов.

Горюнов стал перебирать бумаги. У него на столе скопился целый ворох, он уже их и в стол во все ящики напихал, все равно места не хватало. И ведь ничего ненужного, лишнего.

Под одной из папок лежал небольшой клочок бумаги. Горюнов прочитал его и тут же вспомнил:

— Да, вот еще: звонил Березкин, наш судмедэксперт. Голова Кравченко действительно отгрызена каким-то зверем. И якобы даже не полностью. А потом еще и оторвана, то есть отделена от тела.

Михайлов пристально посмотрел на Горюнова:

— Березкин ваш тоже любит сказки читать?

Горюнов улыбнулся:

— Да мы тут все как сказочники. Только одни рассказывают, а другие слушают. И ни одни ни другие этим сказкам не верят.

Михайлову чем-то пришелся по душе этот весельчак и говорун Горюнов. За его юмором таился практичный ум.

Без тени злобы он спросил его:

— Ты на что намекаешь?

— Да так, ни на что, — неопределенно ответил ему Горюнов.

Тогда Михайлов спустился на землю.

— Женя, а труп идентифицировали?

— Пока еще нет. Вызвали телеграммой его мать, она, может, завтра к полудню подъедет, недалеко ведь.

Михайлов снова стал листать дело, перечитывая показания свидетелей. Даже не за что было зацепиться. Прошел день, а у него абсолютный ноль. Опять шумихи не оберешься. Дело неординарное, закрыть так просто не закроешь, и кругом одни пробелы — следов нет, отпечатков пальцев, не принадлежащих Кравченко, нет, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Фантастика! Хоть бы какая-нибудь зацепочка!

Михайлов посмотрел на Горюнова.

— Женя, а линию Ракитиной отработали полностью?

Горюнов удивленно округлил глаза и выпятил губы:

— Так вы ж её отбросили.

— Мы ничего так просто не отбрасываем, Женя. Займитесь, пожалуйста, завтра прямо с утра Ракитиной. Как хорошо она знает потерпевшего, какие у них вообще были отношения. Может, здесь нам повезет?

Горюнов кивнул головой.

— Хорошо, товарищ майор.

— И еще. Отчего умерла жена Кравченко? Нет ли здесь какой-нибудь связи? Возьми себе на заметку.

— А чем вы займетесь, товарищ майор? — без всякой задней мысли спросил Горюнов.

— Еще не знаю. Может быть, посмотрю еще раз дело.

— Тогда я с вами попрощаюсь до завтра. Как-никак конец рабочего дня.

— Уже? — удивленно спросил Михайлов.

— Начало шестого.

— Как быстро время летит. Вы не оставите мне ключи от кабинета, я еще немного посижу.

— Конечно. Будете уходить — отдадите дежурному, а завтра я их заберу.

Горюнов надел куртку, попрощался и вышел. Михайлов остался один. Надо бы позвонить в управление Левину. Но о чем ему докладывать, он не представлял.

13

Вечером Михайлов стоял у окна гостиницы и смотрел вниз с высоты шестого этажа.

Небольшой рабочий поселок, каких сотни, и все похожи один на другой. Многоэтажные дома среди приземистых почерневших от времени домишек, утопающих в густых кронах деревьев, фермы, башенные краны, трубы, выдыхающие дым, полусрезанные терриконы. А дальше — за жилым массивом — степь. Желтая, зеленая, жухлая, в вечерней синеве сливающаяся с низкими, растянутыми на весь небосвод облаками. И лишь алый круг солнца красит эту синеву то в бронзу, то в золото, то в пурпур.

В таком же городке родился и Михайлов. Мальчишкой бесшабашно лазал по терриконам, озорно дразнил чумазых шахтеров, устало бредущих после смены через весь город в баню, выпрашивал у них цветную проволоку, из которой потом с ребятней плели разноцветные браслеты и кольца. Обыкновенное, ничем не примечательное детство. И как случается потом, что один вырастает и становится убийцей, а другой — жертвой. Один по одну сторону добра, другой по другую? Кто разделяет их? Как сортирует?…

Часов в восемь он позвонил Левину, в кратких чертах рассказал обо всем, что произошло, что удалось раскопать.

— Пока ничего не ясно, — резюмировал в конце Михайлов.

— Ладно, Николай Николаевич, — сказал Левин, выслушав Михайлова, — продолжай расследование и завтра приблизительно в такое же время позвоните мне. Помощь нужна?

— Нет, спасибо, — ответил Михайлов. — Людей мне дали, нужду ни в чем не испытываю.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

За окном стемнело. Михайлов снова перебрал в уме все события прошедшего дня.

Его не покидала уверенность, что случай с Кравченко не просто убийство, что за всем стоит нечто гораздо большее, неуловимое на первый взгляд, окутанное какой-то тайной. И хотя утверждения Скачко о какой-то голове в «Жигулях» преследуемого голословны, Михайлов не сомневался: связь между убийством Кравченко и происшествием с патрульной машиной ГАИ существует. Он только пока не знает какая. Но это, возможно, дело времени. В ближайшие дни обязательно всплывет еще что-то, что наконец потянет за собой нить этого запутанного до невозможности клубка.

Часть II ПРЕДЧУВСТВИЯ

«На сердце непонятная тревога,

Предчувствий непонятный бред.

Гляжу вперед — и так темна дорога,

Что, может быть, совсем дороги нет».

З. Гиппиус «У порога»

1

— Ольга! Ольга! — зовет её кто-то.

Ольга в сумерках стоит на какой-то равнине, вокруг пышно клубится молочно-сизый туман. Неподалеку дремучий темный лес. Голос доносится оттуда — приглушенно, но отчетливо. Ольге нужно идти туда. Какая-то сила толкает её в том направлении. Она идет. Без страха, даже с любопытством. В голове чисто — ни шума, ни боли, ни мыслей. Тишины вокруг нет, хотя нет и звуков. Воздух плотный, густой и приятно ласкает слух. Такая атмосфера не сводит с ума, и голос не звучит пугающе.

— Ольга, Ольга, — мягко, протяжно выплывают из темных зарослей звуки. — Сюда, — зовут и манят.

Она идет и приближается к какой-то одинокой кособокой хижине на опушке. Вокруг ни души. Ни птицы, ни зверя. Деревья за хижиной стоят плотной непроходимой стеной. Их кроны пугающе нависли над крышей, но Ольга, не чувствуя страха, неторопливо поднимается на крыльцо. Ступени под ногами скрипят, стонут. Переступает высокий порог, входит в хижину. Здесь тоже темно, но в центре, в полумраке, она видит стол. На нем лежит кто-то, накрытый белоснежной, светящейся изнутри простыней.