Убийца ищет убийцу
Шрифт:
Иван спустился по Кудринскому переулку вниз, оставив обнесенную забором высотку справа и, не спеша, пошел дальше, до того места, где Кудринский заканчивается, и после резкого поворота начинается Большой Конюшковский переулок. В этом повороте — весь смысл.
Он повернул за угол, скрылся из поля зрения возможного наблюдателя и тут же нырнул в проходной двор на левой стороне, если идти от Садового кольца. Дальше — невысокий забор, проходной подъезд с парадным и черным, во двор, выходом, разогнутые когда-то им же самим прутья в металлической решетке — и вот он уже на Конюшковской улице, попасть на которую, если не знать этот проходной двор, можно только минут за десять — возвратясь назад по Кудринскому до Малого Конюшковского и по нему уже спустившись. За это
Движение на Конюшковской приличное — по ней удобнее всего попасть с Краснопресненской набережной на улицу Красная Пресня, — машину Иван остановил буквально за пятнадцать секунд. Благо — желающих слегка подработать навалом среди московских водителей.
Ивану не столько нужна была машина, сколько необходимо было убедиться в отсутствии слежки. Заметить преследователей на машине гораздо проще, чем на оживленной улице, в толпе прохожих…
Сзади было чисто. Иван остановил удивленного столь коротким маршрутом водителя «жигулей» у метро Краснопресненская, щедро с ним расплатился, чтобы компенсировать его удивление, и нырнул в метро. Он срочно хотел попасть к Павелецкому вокзалу, в квартиру, где они в последний раз расстались с Крестным…
Никитин в это время матерился и готов был врезать Герасимову, который стоял перед ним и оправдывался, что он ни на шаг не отставал от Ивана, но тот, едва свернув за угол, словно сквозь землю провалился. Короче — потерял его Герасимов.
— Москву знать надо! — процедил сквозь зубы генерал и сплюнул под ноги Герасимову. — Теоретик!.. Будешь теперь мозгами работать, раз ногами не умеешь… Инвалид умственного труда!
«А зачем наблюдение было снимать? — молча возмущался в ответ Герасимов. — Перед этим отморозков выебнуться хотел? Пижон! Мозга-ами, мозга-ами! Да, мозгами! У кого они на месте…»
— Садись в машину, — буркнул, наконец, слегка остывший генерал. — Едем в управление… И чтобы к утру у меня на столе лежал план мероприятий по розыску Крестного и Ивана Марьева!
Квартира у Павелецкого вокзала, в которой несколько дней назад Иван пил ром с Крестным и выслушивал его рассказы о Никитином, оказалась пустой. Крестного в ней, конечно, не было.
Иван прошел на кухню, сел на табурет перед заваленным окурками кухонным столом и минуту молча смотрел на валявшиеся среди окурков хлебные крошки и обрывки колбасной кожуры…
Он достал пистолет, вытащил из него магазин с патронами и уставился на оружие долгим тупым взглядом. Неожиданно он размахнулся и со всей силы ударил рукояткой пистолета по крышке стола.
Стоящие на столе стаканы из тонкого стекла подпрыгнули и звякнули, упав на бок. Один из них покатился и, упав на пол, разбился под ногами у Ивана. Он посмотрел на его осколки и, надавив на них подошвой ботинка, растер в мелкую крошку.
На глаза ему попались пять пустых бутылок из-под гаванского рома с длинными узкими горлышками. Они валялись под раковиной среди луковых очисток и завернутых в промасленную газету селедочных внутренностей. Крестный предпочитал «народно-демократическую гастрономию», как он выражался, и частенько Ивану приходилось закусывать с ним то соленым огурцом, то плавленным сырком.
«У тебя, что — денег нет, — спрашивал его иногда Иван, — нормальную еду купить? Салями какую-нибудь или хоть сосисок килограмм и бутылку кетчупа? Что за босячество?»
Крестный усмехался и отвечал какой-нибудь заковыристой фразой. Например:
«Деньги существуют не для того, чтобы разрушать традиции, а чтобы создавать новые…»
— Деньги! Деньги! — закричал Иван, глядя на пустые грязные бутылки, валяющиеся среди мусора. — Ты подавишься этими деньгами!
Он схватил магазин, одним движением зарядил пистолет и расстрелял пять грязных бутылок под раковиной. Рука его прыгала, и ему пришлось сделать семь выстрелов. Дважды он промазал.
На пол садился голубоватый дымок от выстрелов. Иван стоял неподвижно и ждал, пока перестанут дрожать руки. Он очнулся, когда дым уже осел ему по колено. В дверь звонили… Долго, настойчиво. Раз… Второй… Третий… Потом начали стучать.
«Менты! —
мелькнуло в голове у Ивана. — Выследили, суки!»Иван знал, что не должен попадать им в руки, пока Крестный жив. Вернее — пока он, Иван, его не убил. Что будет потом — его не интересовало, он просто не думал об этом.
Он бросился к окну. Квартира была на восьмом этаже, ни балконов, ни лоджий проект дома для малометражек не предусматривал. Уйти через окно не было никакой возможности. Сколько не высовывался Иван, чтобы посмотреть, стоит ли у подъезда ментовская машина, подъезда тоже не было видно, окно выходило на другую сторону.
Оставалось прорываться только через дверь. Нужно вылететь резко, неожиданно на площадку, а там, возможно — уйти через чердак и соседние подъезды… Такой отход у Ивана был отработан до автоматизма.
Стук в дверь не прекращался. Прижимаясь к стене, Иван пробрался в коридор, три раза выстрелил в середину двери и резко ее распахнув, выпрыгнул на площадку, выставив вперед пистолеты…
Ментов не было.
На кафельном полу, на спине, лежал мужчина в пижаме, прижимая к животу открытую бутылку водки… Он был очень пьян и не успел понять, что в него только что попало три пули…
Бутылка наклонилась и водка тонкой жиденькой струйкой текла ему на грудь…
— Этот… седой… дома? — еще успел пробормотать мужик. — Я с ним выпить…
Лужица водки, растекающаяся по его груди, затекла на пулевое отверстие в груди. Мужик не договорил, поморщился и секунд через пять захрипел, пытаясь, наверное что-то сказать еще, но его легкие уже наполнялись кровью… По полу из-под его спины вытекла небольшая струйка крови и начала скапливаться в лужицу…
— Седого дома нет, — сказал ему Иван и начал спускаться по лестнице.
Тут же он услышал, как начали захлопываться квартиры на седьмом этаже и ниже. Никто из жильцов не хотел ни показаться ему на глаза, ни посмотреть на него. Только через дверной глазок…
Иван вдруг разозлился на этих трусливых людей, дрожащих за свои жалкие жизни…
— Гады! — заорал он. — Тараканы! Давить вас надо! Получайте еще по глазку на дверь!
Он всадил по одной пуле в каждую из четырех дверей, выходящих на площадку седьмого этажа. Пули легли в каждую дверь одинаково — примерно сантиметров на пять ниже дверного глазка точно по центру. За одной из дверей раздался приглушенный вскрик.
«Попал! — обрадовался Иван. — Тараканы!»
Неожиданно до него дошло, что из любой квартиры могут позвонить в милицию…
Какой там, к черту, могут! Уже давно позвонили! И у него есть максимум минуты две-полторы, чтобы уйти без перестрелки и риска быть задержанным.
Он уже сбегал по лестнице первого этажа, когда ему навстречу попалась только что вошедшая в подъезд девушка — пышнотелая блондинка-продавщица из овощного магазина, который занимал первый этаж дома.
Она жила на третьем, обедать ходила домой и сейчас у нее был как раз обеденный перерыв. В руках у блондинки был объемистый пакет из непрозрачного очень крепкого пластика, в котором она несла свою ежедневную ношу, которую доставляла из магазина домой два раза в день — в обед и вечером, после работы. Сегодня это были пара ананасов и восемь килограммов бананов… Она пару раз видела Ивана, когда он возвращался в квартиру и проходил мимо ее стоящего на улице прилавка. Сосредоточенность, написанная на его лице, сдержанность его движений и почувствованная ею скрытая энергия, которая исходила от его фигуры, разволновали блондинку до неприличия. Вспоминая этого мужика-соседа, она, отмокая после работы в ванной от запахов подгнившей картошки и прокисшей квашенной капусты, уже пару раз мастурбировала. Дальше так продолжаться не могло, и она твердо решила, что в следующий раз, когда он будет идти мимо, просто возьмет его и не отпустит. Она это умеет. Да и какой мужик уйдет от такого тела. У нее прелестей сразу на троих хватит. Одни только груди — полупудовые — не меньше… «А-ах…» — томно вздыхала блондинка в предвкушении крепкой хватки мужских рук, держащих ее за колышащиеся ягодицы, и ритмичных ударов сзади по ее заду — «А-а-а… А-а…»