Убийца на экспорт
Шрифт:
Тут поезд остановился, и низкий голос черного машиниста весело объявил по радио: «Brighton Beach or Little Russia. The last stop. Enjoy your day! Have a fun! Say hello to Mister Eltsin!» (Брайтон-Бич, или Маленькая Россия. Последняя остановка.) Приятного дня! Наслаждайтесь! Передайте привет Ельцину!)
Пассажиры засмеялись, и Николай тоже невольно улыбнулся. На нем были песочный французский пиджак, голубые джинсы, светлая джинсовая рубашка и итальянские туфли – все за 420 долларов. И от безумной цены этой одежды у него было приподнятое настроение. Вот и он выглядит как американец, и вообще Америка – это замечательная страна, даже черные машинисты сабвея желают тебе радости и шуткой поднимают настроение.
Он вышел из вагона и спустился по лестнице на широкую, шумную и многолюдную улицу. Вокруг
«Ну, жидовское Сочи!» – сказал он сам себе и спросил у какой-то толстой еврейки, где тут ресторан «Садко». «А за тем углом, молодой человек», – сказала она нараспев, но при этом смерила его таким взглядом, что весь его костюм вмиг обесценился и он сразу почувствовал себя нацменом в стране Старшего Еврейского Брата. И это было такое острожалящее ощущение, что он даже поразился: так вот как жиды, грузины и все прочие нацмены чувствуют себя в Москве!
Впрочем, он тут же отогнал эту мысль, ему сейчас не до евреев! У него есть наводка. Единственная, но есть! Натан сказал ему в первый день, что любит солянку в «Садко», и теперь он найдет этого Натана и скажет: «О'кей, в чем дело? Да, я дал тебе пару раз по шее, а ты мне должен тринадцать сотен. Разве мы не квиты? В конце концов дай мне тоже по шее, но зачем подсылать мокрушников? Я же тебя не замочил…» И если на этом Брайтоне действительно есть русская мафия или хотя бы пара воров в законе, то любой кодлый суд отменит охоту за его головой. Конечно, они могут дать Натану право избить его, отфуячить, но и только… Он вошел в «Садко» и сразу увидел, что попал куда надо, – за окном раздевалки сидел фиксатый амбал с косой челкой и наколкой на левой руке, курил «Мальборо» и читал «Советский спорт». Но Николай не остановился, а пошел прямо в зал. Однако Натана в зале не было, и вообще там была совершенно мирная обстановка: на крохотной сцене три музыканта пили пиво и расчехляли инструменты, а за двадцатью примерно столиками сидели человек тридцать – семьями, с детьми. Ели салаты, борщи, купаты, шашлыки и блины со сметаной. А пили кока-колу и минеральную воду. Короче – не сходняк.
– Smoking или нет? – подлетел к Николаю верткий официант, тоже определив в нем русского с первого взгляда, несмотря на все его западные шмотки.
– Курю, – сказал Николай, и официант посадил его за столик в секцию для курящих, хотя деление было, прямо скажем, условное – за соседним «некурящим» столиком сидела семья с детьми. Николай заказал солянку, шашлык и пиво и спросил у официанта как бы между прочим:
– Натан будет сегодня, не знаешь?
Официант посмотрел на него с оторопью:
– Какой Натан?
– Ладно, извини, я спутал…
Солянка действительно оказалась классной, Николай даже не подозревал, что он так соскучился по настоящей русской еде. Но он приехал сюда не ради солянок и не для того, чтобы смотреть, как евреи, выбрасывая ноги, танцуют «семь сорок» под оглушительную музыку. Он вышел в тамбур-вестибюль, подошел к окну раздевалки и в упор спросил у фиксатого:
– Где зэчил, кореш?
Тот посмотрел на него долгим взглядом, потом сказал:
– Игарка. А ты?
– Коми и Мангышлак. Два срока.
– А тут на гастролях? Или совсем? – Фиксатый протянул ему пачку «Мальборо».
– Кореша ищу, – уклончиво сказал Николай, беря сигарету. – Может, знаешь его? Натан…
– Кто? Кто? – Фиксатый вдруг закашлялся.
– Натан, –
повторил Николай. – Он говорил, что тут кантуется. На солянку меня приглашал. Может, свистнешь его? У меня к нему дело.– Гм… – откашлялся фиксатый. – А как сказать? Кто спрашивает?
– Просто скажи: из Москвы, знакомый. Пусть ему сюрприз будет. Лады?
Фиксатый кивнул, и Николай, довольный своей удачей, вернулся в зал. Там оркестрик уже гремел «Москву златоглавую». А в раздевалке фиксатый порылся в картонном ящике под стойкой и извлек из-под нард и порножурналов пожелтевшую газетку «North Shore News». На ее первой странице было фото Николая Уманского. Фиксатый снял телефонную трубку и набрал номер.
В спешащем в аэропорт «бьюике» 35-летний рыжий бородач снял трубку зазвеневшего радиотелефона.
– Что? – сказал он изумленно. – Иди ты! Сам пришел и Натана спрашивает? Скажи ему, что как раз сейчас он прилетает из командировки. – И сам рассмеялся своей шутке. – Да, да, пусть сидит и ждет!
И, положив трубку, радостно стукнул рукой по рулю:
– Бинго! Очко!…
В 15.20 он вышел из прокуренного самолета «Аэрофлота» и в потоке пассажиров оказался в зале таможенного контроля. Кроме куртки и небольшой спортивной сумки, у него ничего не было. Он предъявил таможеннику эту сумку, декларацию с прочерками «не болел… не имею…» и паспорт с туристской визой.
– Thank you, Mister Konkin. Welcome to America!
Он шагнул из таможенного зала к двери в Америку, и эти двери автоматически распахнулись. За дверью стояла толпа людей, они держали над головами таблички с надписями: «Маня, я здесь!», «Горин, с приездом!» и т.п. Не успел он сделать и двух шагов, как рыжий бородач, державший над головой табличку «Конкин», торопливо шагнул ему навстречу.
Тем временем в «Садко» фиксатый гардеробщик подошел к столику Николая и сказал:
– Тебе повезло, кореш. Он скоро будет.
– Спасибо. Пива выпьешь со мной?
– Пива можно, – охотно согласился фиксатый и сел.
Миновав дорожные развязки, они выскочили на гудящее от машин шоссе. Мелькали гигантские рекламные стенды – «Toyota», «SONY», «Finlandia». Потом вдали, поверх деревьев и крыш, Конкин увидел знакомые по кино очертания американских небоскребов. Но рыжий бородач свернул под указатель «Brooklyn-Queens Express Way» и поехал на юг от этих небоскребов.
Конкин вопросительно взглянул на него, но смолчал. А тот, поймав этот взгляд, сам объяснил:
– Дело есть в Бруклине. Срочное. До главной работы. Тебе лишний кусок не помешает? Зелеными! Заодно Брайтон посмотришь…
– Два, – сказал Конкин.
– Что «два»? – не понял водитель.
– Мне в Москве сказали – два куска.
– Это за главную работу. За завтра. А сегодня – так, левая халтура.
– Мокрая?
– Ну, само собой!
– Два куска.
Все-таки они выпили и водки. Причем фиксатый Борис сам притащил из кухни запотевший графинчик «Абсолюта» и закусь – соленую капусту, холодец и салат «оливье». После второй рюмки они выявили общих московских знакомых, а после третьей обнаружилось, что и судьбы их схожи – в 1952 году, во время последней волны сталинских арестов, родителей Бориса арестовали, а его, трехлетнего, отправили в детдом для детей «врагов народа». Там ему дали новое имя и фамилию, и он уже никогда не видел своих предков, а стал уличным «щипачом». Правда, на этом сходство их судеб кончалось, потому что в 1979-м, перед концом своего срока, Борис прямо в лагере получил от «кума» ультиматум: или в эмиграцию по еврейской визе, или новый срок. Так он оказался в Америке.
– Аж в 79-м?! – восхитился Николай. – Повезло тебе, бля! Подфартило! Я в 79-м, знаешь, где был! А ты тут! Это ж офуительная страна! Давай за Америку!
– О чем ты говоришь! Рай! – чокнулся с ним Борис. – А люди какие? Добрее американцев в мире нет!
– Доверчивые они только, – сказал Николай, залпом опрокинув свою рюмку.
– Мудаки потому что, – подтвердил Борис и, увидев зовущие знаки официанта, добавил: – Извини, мне надо гардероб проверить.
Он вернулся через минуту и, перекрывая музыку оркестра, сказал Николаю: