Убийца нужен…
Шрифт:
Но после их встречи пал Дьен-Бьен-Фу. Лиз спрашивала себя: не изменит ли это событие решения Франсиса? Нет, он сказал «спальня проклятых». Он придет… И она покорно ожидала его, хотя от мрачных мыслей голова шла кругом.
Ей казалось, что огромная масса военного госпиталя все тяжелее давит на нее.
Отчаяние сблизило ее с Франсисом, теперь она была не одна. Впервые в окружении семьи ей дышалось легко. Франсис — вернее даже, сам факт появления полуродного брата — изменил отношение Лиз к родителям. Раньше она их просто ненавидела, теперь старалась судить о них по справедливости. Раньше она возмущалась, сама не зная чем и против чего. За несколько дней, что прошли после смерти Максима, самолюбивый бунт единственной дочери, избалованной, но предоставленной
— Те, прежние, были у тебя просто так, из глупого любопытства. А он — другое дело. Он тебе нравится, и это хорошо — это начало… — И потом еще: — В любви нужна привычка и, главное, мягкость. По крайней мере я так думаю…
Она подскочила, точно он прочел ее мысли, и внимательно посмотрела на брата: его желтое, постаревшее лицо светилось грустью.
— Не обращай внимания, сестренка, я просто завидую тебе. Ты красива и молода, и, по-моему, твой Алекс сможет дать тебе счастье. А только счастья тебе и не хватает…
Теперь она знает, что так оно и есть. И самое удивительное, что ей хорошо именно с тем, кто меньше всего собирался потворствовать ее фокусам. Раньше Алекс казался ей тихим и малоинтересным домоседом. Да, Максим вселил в нее прочное отвращение к мальчишкам, и ей понадобился взрослый мужчина. Лавердон был ошибкой — кусочек прошлого семьи Рувэйр, который новизна окрасила в яркий цвет. Может быть, жизнь не так уж плоха, может быть, все же стоит жить? Она еще не знала, какими путями придет к ней счастье, но скука уже прошла.
«Твой Алекс сможет дать тебе счастье…» Теперь она понимала, что означали слова Франсиса. У нее не будет одинокой и тоскливой старости, которая постигла ее мать. Лиз звонила ей сегодня и предупредила, чтобы завтра утром она не ходила к Франсису; мадам Рувэйр застонала в телефонную трубку. Даниель не был у нее накануне, как обещал. Он позвонил ей на следующий день, пригласил на вечер в какой-то кабак «Шлюпка» и тут же дал отбой, а она не знает даже, где находится эта «Шлюпка», и теперь в отчаянии… Лиз хладнокровно посоветовала ей посмотреть в справочнике Парижа. Такова жизнь ее матери, если это можно назвать жизнью. Вероятно, такой же идиотской жизнью жили все женщины семейства Рувэйр, и мать отца, и, наверное, его бабушка… А как же Максим?.. Ну, уж нет! Спать с мужчиной — вовсе не значит отвечать за те глупости, которые он натворит!
С тех пор как смертью Максима занялись сыщики и репортеры, Лиз казалось, что рухнула прочная стена ее существования. Прежняя Лиз была совсем другой — нервным маленьким зверьком, запуганным, одиноким, растерянным. Ее подавляло знакомство со смертью. Теперешняя Лиз преспокойно отправилась бы на похороны Максима. Ей было наплевать на репортеров, она рассказала бы им кучу всяких небылиц и обязательно отпустила бы пару оплеух этой толстой свинье, этому папаше, который обнаружил, что у него есть сын, лишь тогда, когда сына убили. Бедный Максим умер, так и не узнав жизни. Он не мог угнаться за ней, он отстал от нее, как пешеход отстает от поезда. А Гаво? По совести говоря, от смерти этих людей ей было ни холодно, ни жарко.
Ее сверстники стоили друг друга, все их поколение. Неспособное любить, усталое с колыбели, ни во что не верящее, воспитанное газетами, разочарованное в жизни книгами… Только мысль о грядущем конце мира могла их взволновать и вдохновить на мечтания. Лиз вспомнила о Труа, о первом разговоре с Лавердоном. Она издевалась над ним, над этим горе-воякой. А в Индокитае шла настоящая война, сделавшая Франсиса калекой… Впрочем, все они искалечены, если не физически, то духовно. Искалечена она сама, и Максим, и Лавердон, и мать, и другие. Все, кроме Алекса. «Знаешь, Лиз, еще в январе можно было заключить перемирие, Хо Ши Мин соглашался. Тогда не было бы Дьен-Бьен-Фу…» Лиз спросила: «А если бы это перемирие заключили, Франсиса тогда не ранили бы?» Алекс ответил, что да. Дювернуа говорил ему, что долгое время французы были нападающей стороной. Они атаковали
еще при Блюме, в конце 1946 года. Французская авиация бомбила Хайфон и убила свыше шести тысяч жителей. Вьетнам был готов заключить мир в любое время, мира не хотели французы. В 1946 году? В то время Франсис еще верил в войну. Лиз больше ничего не понимала. Совсем недавно Алекс сказал ей: «Моя отсрочка кончается в пятьдесят шестом году. Через два года меня призовут, значит, я пробуду на военной службе восемнадцать месяцев, а может быть, и год, если заключат перемирие, и два года, если не заключат. Будешь ты ждать меня?» Она ответила «буду», ответила чистосердечно, без малейшего колебания. Она верила, что Алекс — это надолго, что она любит его настолько, чтобы ждать. Только теперь Лиз поняла, как она изменилась, и это открытие ошеломило ее.Франсиса все не было. Неужели с ним что-нибудь случилось? Нет, нет сейчас он появится из этой печальной темноты. Он не попадется. Он так радовался предстоящему побегу, так мечтал о первом вечере на свободе…
Лиз зажгла свет и посмотрелась в зеркальце над рулем. Она собрала свои длинные волосы в тугой узел, стянувший кожу на висках. Лицо стало тоньше и показалось ей «таинственным». Сначала это ей понравилось, затем она стала издеваться над собой. Подкрашена Лиз сегодня была очень тщательно и выглядела настоящей дамой. Она казалась себе очень взрослой и на одну секунду представила, что уже осуществила все свои благие намерения: кончила институт, вышла замуж за Алекса, у нее дети… И ей стало больно от собственных насмешек.
Фигура в солдатской шинели нагнулась к радиатору машины, рассматривая номер. Франсис! Лиз открыла дверцу.
Франсис с трудом переводил дух и был бледнее обычного.
— Никогда не думал, что этот свинский гипс так мешает!
Он держал левую руку на отлете, и вид у него был совсем измученный и несчастный. Лиз улыбнулась, он поцеловал ее в лоб. Они были братом и сестрой и вели себя, как брат и сестра.
— Подумай, Лиз, я еле-еле раздобыл одежду. Мы с тобой совсем о ней не подумали. Но, так или иначе, я выпутался. Вот только шинель не мог найти поприличнее.
«Дина» бежала по темным улицам. Лиз вела машину так осторожно, точно Франсис был стеклянный. Рядом с ней он казался таким огромным в шинели, которая топорщилась от гипса. Ей стало не по себе. Чудесная простота их утреннего разговора почему-то не возвращалась. Теперь малейшая оплошность может испортить вечер. Им было трудно признаться в этом. К тому же Франсис касался Лиз искалеченным плечом.
Они нашли друг друга, хоть и не сразу. Они не хотели говорить о падении Дьен-Бьен-Фу. Наконец Франсис спросил Лиз, почему она не взяла с собой Алекса. Он очень хотел бы с ним познакомиться. «Понимаешь, Лиз, когда воюешь, знаешь только, что у людей в брюхе, но не в голове. Теперь я, кажется, начал понемногу разбираться в людях…»
Лиз еще ни разу не приходило в голову, что Алекс может погибнуть на войне или вернуться калекой. Внезапно тысячи убитых и раненных под Дьен-Бьен-Фу предстали перед ней облеченные в плоть и кровь, как живые, реальные люди. Алекс, Максим, Франсис, Дювернуа? А при чем тут Дювернуа? Ведь она его почти не знает.
Франсис опять заговорил, как заведенный, точно пулемет, выплевывая торопливые, обгоняющие друг друга слова. Он говорил о раненых и калеках, о ребятах, которые погибли у него на глазах, с тех пор как он сражался в маки. Он говорил о втором облике погубленного войнами поколения. Они долго ездили по берегам Сены, не решаясь зайти в ресторан.
Лиз захотелось музыки, которая немножко оглушила бы ее и заполнила паузы в их разговоре. Она чуточку побаивалась этой первой встречи с братом на свободе. Она не думала, что он такой высокий и уже немолодой, и теперь оробела. А Франсис искал тишины. На углу какой-то узенькой улички они увидели мягкий свет. Он заливал вереницу комнат, задрапированных нежно-розовой материей оттенка штокрозы. Они вошли туда. Заведение состояло из множества ниш, затянутых тканью, и называлось «У Мефистофеля». Hазвание им понравилось, и они сели к столу.