Убийца с крестом

– Правда вкусно?

Замора кивнул с набитым ртом.

– Нью-йоркские евреи, – проговорил Голд, поглощая сандвич, – уезжают отсюда, твердя, что на Западном побережье не отведаешь настоящего пастрами. О, говорят они, хорошо покушать можно где угодно, только не здесь. Дерьмо они там, а не евреи. Я бывал в Нью-Йорке, когда служил во флоте, и точно говорю, это не евреи, а дерьмо. Лучшее в мире пастрами готовят именно здесь, у Гершеля! Ведь правда замечательно?

– Правда, правда, – согласился Замора.

Голд с удовольствием захрустел маринованной спаржей.

– Я бывал здесь раньше, – сказал Замора.

– Да?

– Мы иногда забегали сюда с ребятами из театральной студии. После импровизаций.

– Каких таких импровизаций?

– Ну, несколько актеров выходят на сцену, им задается ситуация...

– Что?

– Ситуация. Время, место действия, характеры. Это все надо сыграть.

– Сразу? Без подготовки?

Замора кивнул, не переставая жевать.

– Это скорее из области писательства, – заметил Голд. – Здесь литературы больше, чем театра.

– Нечто среднее. – Замора вытер губы салфеткой. – Но, пожалуй, это можно считать литературой, что меня и привлекает. Я написал пару сценариев вместе с приятелем. У него уже приняли несколько вещей. Один из сценариев, написанных в соавторстве, я показал Джо Уэмбо, – помнишь, бывший полицейский, который занялся литературой.

Голд покачал головой.

– Ну, не важно, но Уэмбо сценарий одобрил. Сказал, что у меня есть способности, что написано убедительно. – Замора глотнул виски. – Голд, надеюсь, ты не против, я завел специальный блокнот для этого.

– Для чего?

– Мне кажется, что дело, которым мы сейчас занимаемся, действительно важное. И когда мы его завершим, я напишу сценарий и попробую его куда-нибудь пристроить.

Голд озорно сверкнул глазами.

– Ну, Шон, ты просто выдающийся полицейский. А я встречался на своем веку с прелюбопытнейшими экземплярами.

Замора улыбнулся.

– Да и ты, честно говоря, ведешь себя весьма оригинально.

Теперь уже рассмеялся Голд.

– Может, Гунц был прав – мы впрямь друг друга стоим! Голд покончил с сандвичем и вытащил сигару. Замора, осушив стакан, откинулся на спинку стула.

– Джек, ты правда думаешь, что арест и допрос всех этих правых нас к чему-нибудь приведет?

Голд, прежде чем закурить, поковырял в зубах спичкой. Он пожал плечами.

– Это уведет нас куда дальше, чем Долли Мэдисон с его анализом краски. Дик Трейси хорош только для кино. – Он выразительно поглядел на Замору на слове «кино». – Я бы отдал все лабораторное дерьмо за пару крепких наручников или за хорошего осведомителя, за подслушанный телефонный разговор. Достаточно как следует шарахнуть одного сопляка об стену или врезать ему по яйцам – и он выдаст всех до единого, даже если сам не подозревает, что ему что-то известно.

– Думаешь, его кто-нибудь продаст?

– Если мы случайно зацепим того, кто знает убийцу.

– А если у этого подонка нет друзей?

– Ну, приятели найдутся у каждого. Даже у Гитлера, у Аятоллы Хомейни. Даже у Алана Гунца. – Голд отодвинул стул и поднялся. – Пошли. Надо поговорить с ярыми антисемитами. Может быть, удастся выйти на тех, кто ненавидит и мексиканцев, и в особенности тамошних выходцев из Ирландии.

5.07 вечера

Бобби рывком распахнул дверцу машины и, плюхнувшись на сиденье, с силой захлопнул ее.

– Бобби, – спросила Эстер, – что с тобой?

– Отстань, давай сначала уберемся куда подальше с этого чертова места.

– Бобби, Бога ради, скажи мне, что случилось. Это же твой первый день!

– Слушай, Эстер, или заведи этот драндулет, или пусти меня за руль. Ну!

Эстер нажала на педаль, и машина медленно тронулась от кафетерия «Пикадилли» на Гранд-авеню в центре Лос-Анджелеса. На дороге была дикая пробка, машина еле двигалась, и Бобби тихо закипал, но, когда машина в третий раз встала на красный свет, взорвался и с силой ударил кулаком в крышу.

– У, грязная тварь!

– Бобби, что произошло?

– А, эта сучка, миссис Вилланова, проела мне плешь, целый день зудела: подними это, убери то, унеси, принеси. Весь день. Гоняла, как последнюю скотину, помыкала, словно я падаль вонючая.

– Но, Бобби...

– А потом, когда я говорил по телефону, она подошла и облила меня дерьмом. Сказала, мол, слишком долго разговариваю и не должен вообще подходить к аппарату, если хочу здесь работать, и тому подобное. А сейчас, я уже собрался уходить, она меня подозвала и сказала: «Мистер Фиббс, если вам не нравится эта работа, я быстро найду замену». Конечно, у нее чертова прорва родственничков. И ведь эта сволочь знает, что я условно освобожден, знает, сука. И тычет этим мне в морду.

В тот момент, когда машин скопилось особенно много, отказал светофор. Постовой пытался направить транспорт на соседнюю улицу. Машины практически не двигались.

– Бобби, – осторожно начала Эстер, – ты должен там остаться.

– Мне это дерьмо задаром не нужно.

– Бобби, мистер Джонсон сказал, что тебе необходимо устроиться на работу. Он...

– Эта вонючка?! Пусть сам подбирает дерьмо за белыми старухами. Пусть сам чистит за ними сортир. Я этого делать не буду.

Эстер сняла руку с руля и дотронулась до Бобби.

– Милый, но это только начало. Только на первое время.

Он отвернулся.

– Никакое, к черту, начало. Это конец, это все, это крышка. Это полный обвал.

На какое-то время оба замолкли. Потом Бобби тихо произнес:

– Лучше бы я не выходил из тюрьмы.

Эстер закурила. Она опустила стекло и выдохнула дым наружу. Потом взглянула на Бобби. Лицо его было разгоряченным и потным. Глаза нервно бегали.

– Кому ты звонил, Бобби?

Он вскинул голову.

– Ты что, мой надзиратель?

– Нет, – медленно проговорила она, – я твоя жена.

– Ну и веди себя как положено, – сплюнул он.

Машина впереди них продвинулась на несколько футов. Эстер автоматически последовала за ней.

– Это что, тот человек, с которым ты встречался в Каунти? С которым ты вместе сидел?

Бобби молча глядел перед собой.

– Бобби, эти люди могут принести только горе. От них ничего хорошего...

– Я сегодня вечером ухожу.

Эстер заплакала.

– Бобби, пожалуйста, не надо. Не начинай все по новой.