Убийца с крестом

– Это кровь? – наконец спросил Замора.

– Да нет, – протянул Голд.

– Малый, видно, хочет громко заявить о себе, – заметил Лиггет. – Он весьма честолюбив.

– По крайней мере, это единственно возможный убийца, – добавил Ляйтель.

Голд взглянул на него.

– Он пока не уничтожил ни одного еврея.

– Пока что.

Четверо полицейских стояли, уставясь на камень.

– Может, это подделка? – предположил Лиггет.

– Возможно, – отозвался Голд.

– Но ты так не думаешь?

Голд помотал головой, не отводя взгляда от крестов.

Лиггет почесал задницу.

– То-то Гунц будет в восторге!

Все нервно рассмеялись.

Вернувшись, к машине, Голд открыл дверцу и облокотился о крышу.

– Придется ехать в Паркер. Иди тут что-нибудь пойми, когда сам черт не разберет.

Замора был чем-то озабочен и взволнован.

– Джек, погоди чуть-чуть. – Он открыл багажник и вытащил оттуда плоский почтовый конверт. – Сейчас приду. – С этими словами, быстро пройдя между полицейскими машинами, он исчез на тропинке. Через несколько минут появился, смущенно улыбаясь.

– Черт возьми, что ты там делал?

– О Господи, Джек! Ведь там живет Ридли Уимс! – Замора слегка запыхался.

– Ну? И что ты ему отнес?

Замора ответил со смешком:

– Джек, так было надо! Я оставил свою фотографию и краткую анкету.

4.07 утра

Анна Штейнер неспешно ссыпала лук-шалот, тимьян и помидоры с разделочной доски в большой, видавший виды котел; покончив с этим, убавила огонь. Она сняла с плиты неглубокую кастрюлю с заранее сваренными капустными листьями, которые до поры лежали в теплой воде, и поставила ее на рабочий стол поближе к внушительному блюду начинки: мясной фарш, рис, рубленый лук и петрушка. Вытащила нежный лист и, орудуя мягкими ловкими пальцами, принялась заворачивать начинку, загибая уголки спорыми движениями маленьких узловатых рук. Это была небольшая седоволосая женщина чуть за шестьдесят, с добрыми голубыми глазами, отличавшаяся цепким умом; на запястье левой руки темнел несмываемый номер – В-27372. Татуировку сделали в Дахау, куда она попала тринадцати лет. Она едва ли думала о том времени, но недавно к ней вновь вернулись ночные кошмары. Даже не кошмары. Скорее – ожившая память. Но что может быть кошмарнее памяти. Последний раз это случилось прошлой ночью. Она кричала во сне и от этого проснулась. Повернулась к Сэмюэлю, но его не оказалось рядом. Она села в постели и через мгновение вспомнила, что Сэмюэль уехал в Седарс-Синай за результатами последних анализов. Чтобы узнать, будут ли ему ампутировать ногу. «Бог мой! – Она представила, как Сэмюэль произносил это, склонив куполообразную голову. – Как много горя приходится на одну жизнь!»

Анна Штейнер разложила нафаршированные голубцы по кастрюлям, щедро полив их соусом из чугунного котла, поставила в духовку, отрегулировала температуру; выпрямилась, вытерла руки. Потом налила, себе чаю и присела, прислонившись к буфету, глядя в большое окно витрины, по которому буквы шли в обратном порядке, что с улицы должно было читаться «Вест-Пик, кафе Штейнер». Понемногу начало светать, и на мгновение Анне почудилось неясное движение снаружи. Она прошла через небольшой зал на шесть столов и припала к темному стеклу. Стояла тишина. Улица была пустынна. Тем не менее ее охватило какое-то дурное предчувствие, очень схожее с недавним ночным кошмаром.

Она снова была в Дахау. Стояло серое холодное утро. Всех девушек из ее барака выстроили на главном дворе. Снег с дождем превращал землю в грязное месиво. Поразительно красивый молодой немецкий офицер в шинели с меховым воротником прохаживался перед шеренгами, указывая рукоятью жокейской плетки на произвольно выбранных девушек. Попавших в это число уводили в город – уводили работать, ублажать солдат в борделях, уводили умирать в душевых-душегубках. Каждый шаг немецкого офицера сопровождался омерзительным чавкающим звуком, когда он вытаскивал ногу из раскисшей глины. Дождевые капли висели на меховом воротнике его шинели. Офицер все ближе и ближе подходил к тому месту, где стояла она. Завыла сирена, вой нарастал, становился все оглушительнее. Немецкий офицер стоял теперь как раз напротив Анны Штейнер. Он повернулся и посмотрел на нее. Он улыбнулся. Он был красив, как киногерой. Он поднял плетку. Он собирался указать на нее.

В этот момент она заставила себя проснуться. Анна Штейнер вздрогнула. Не в ее натуре было предаваться таким мыслям. Она была оптимисткой, и стакан ей казался всегда наполовину полным. Она даже нашла бы, что вспомнить хорошего о тех годах. Когда посетители замечали ее клеймо и отпускали замечания по этому поводу, она всегда отвечала, что немецкий народ сам по себе не плох, да вот правительство сошло с ума. Она могла бы рассказать и о светлых мгновениях, которые запечатлелись в памяти куда острее, чем ужасы тех лет. Немецкий доктор, с участием касавшийся ее лица во время осмотра. Солдат-гестаповец, накинувший на нее драное завшивленное одеяло, когда ее трясло от холода в открытом фургоне. Мрачные и гневные лица жителей родного Будапешта, высыпавших на улицы, когда евреев гнали к вокзалу.

«Ах, – запричитал бы Сэмюэль, – ты просто ненормальная! Ты, потерявшая родителей, трех братьев из-за этого зверья, готова умиляться над каким-то солдатишкой, швырнувшим тебе грязное тряпье! Вот уж подвиг, достойный воспевания!» Сэмюэль бы долго в изумлении тряс головой, но она-то знала, как он ценит ее яростный оптимизм, как это придает ему сил. Ибо сам Сэмюэль был сломлен лагерями. Он дожил до прихода американцев, но лучшее, что в нем было, не уцелело. Они встретились там, в Дахау, после освобождения. Сэмюэль являл собой ходячий скелет с ввалившимися щеками, впалой грудью, потухшим взглядом. Нельзя сказать, что сама она выглядела иначе, но в ней кипела такая исступленная жажда, такая железная решимость выжить. И Анна тянула его за собой – волокла от края могилы – в мир, в жизнь. Он был настолько слаб, что не мог сам есть – она держала его голову и кормила с ложечки, таская еду из столовки. Когда кости чуть обросли мясом, на нее стали обращать внимание американские солдаты; она вовсю кокетничала с ними и смеялась над поверженной Германией, а потом бежала к Сэмюэлю с шоколадом и сигаретами, которыми те ее угощали.

– Ах, – говорил Сэмюэль, закуривая «Честерфильд», – чем ты лучше уличной девки? Впрочем, чего еще ждать от венгерки, цыганки!

– Молчи, старичок, – смеялась она в ответ, ибо он и впрямь казался старичком, хотя был всего на два года старше нее.

Они поженились в лагере, потом она забрала его в Будапешт (Сэмюэль был из Берлина), ибо лелеяла тайную надежду, что кто-то из близких все же выжил после концлагеря, а она точно знала, что будь это так, родные непременно вернутся в Будапешт. Но чуда не случилось: не уцелел никто.

Они открыли маленькое кафе – крошечный закуток, и она яростно копила деньги, с непреклонностью, которой научилась в лагерях. Она остро ненавидела коммунистов и с нежностью вспоминала веселый нрав и благородство американских солдат, мечтая об эмиграции в Америку. Окончательное решение пришло во время событий 1956 года. Анна Штейнер увязала скопленные деньги в носовой платок, укрепила узел на груди, накинула теплое пальто и пинком открыла дверь их крохотного жилища.

– Пошли, старичок, – сказала она Сэмюэлю, и он последовал за ней, как всегда, жалуясь и причитая, тоже как всегда. Они перешли границу Австрии, оттуда добрались до Цюриха, потом были Лондон, Нью-Йорк – и, наконец, Лос-Анджелес. Используя свое венгерско-еврейское происхождение, она обратилась за пособием сразу в несколько организаций и на полученные деньги открыла крошечную забегаловку на Вермонт-авеню, где торговала гамбургерами.

– Да это же меньше нашего кафе в Будапеште! – причитал Сэмюэль. – И ради этого стоило рисковать жизнью, исколесив полмира! Чтобы семь дней в неделю по шестнадцать часов штамповать чертовы бутерброды для этих «швартцерз»!

– А ты что, рассчитывал на королевский престол? – кричала в ответ Анна Штейнер. – Учти, в Америке нет никаких королей, здесь в почете средний класс, и мы им станем!

Это им удалось. Они купили «бьюик», телевизор, проигрыватель. Потом дважды в год уезжали на уик-энд в Лас-Вегас, где играли по маленькой. Гамбургерная сменилась бакалейной лавочкой в Венисе, но наркоманы грабили их каждый месяц, и Анна Штейнер боялась, что Сэмюэля, могут прикончить, потому что он ругался с ними по-немецки даже тогда, когда на него наставляли оружие.

– Мерзавцы, твари, Идиоты! Если ты не раздобудешь ружье, я сам тебя убью!

– Молчи, старичок, – сквозь зубы ворчала Анна Штейнер, отдавая бандитам пяти– и десятидолларовые купюры из кассы. Банкноты в двадцать и пятьдесят долларов она прятала в разбитой миске справа от счетчика.

Двадцать лет назад они продали бакалею и купили кофе «Вест-Пик». Теперь к Анне Штейнер на ленч стекались юристы и бухгалтеры из Сенчури-Сити отведать тушеного мяса, яичницы с луком, фаршированных перцев и голубцов.