Убийца Шута

Я размышлял об этом, пока пламя пожирало ее кости. Слова посланницы не имели большого смысла. Если Шут зачал ребенка в последний раз его пребывания в Баккипе, его сын должен быть молодым человеком, а не маленьким мальчиком. Это не имело смысла. Посланница назвала его мальчиком. Я вспоминал, как медленно рос Шут, как он говорил, что был старше меня на несколько десятков лет. Я так многого не знал. Но если, подобно отцу, оставленный Шутом сын взрослел медленно, он мог все еще выглядеть как ребенок. В таком случае, им не мог быть сын Джофрон, который уже имел собственного сына. Послал ли ей Шут предупреждение, потому что опасался, что охотники будут преследовать любого ребенка, который со стороны мог показаться ребенком Шута? Мои мысли блуждали по кругу, пытаясь построить башню из слишком малого количества элементов. Несомненно, если бы речь шла о сыне Джофрон, он мог бы сказать мне об этом посредством множества подсказок, которые мог бы распознать только я. Назови его сыном Изготовителя Игрушек, и я узнаю его. Но это, конечно, было справедливо по отношению к любому сыну? Мальчик женщины-садовника, ребенок главной охотницы... мы знали друг друга так хорошо. Любого ребенка, которого он оставил, он, несомненно, мог бы описать мне. Если бы Шут с уверенностью знал, где был ребенок... Посылал ли он меня в погоню за недостижимым, чтобы найти ребенка, факт существования которого основан исключительно на неких туманных Белых пророчествах? Он бы не поступил так со мной. Нет. Почти наверняка он сделал именно так. Потому что он мог поверить, что я смогу найти такого ребенка. Да и был ли это вообще сын Шута? Я снова тщательно перебрал в уме малосодержательные слова посланницы. Нежданный сын. Однажды он сказал мне, что те слова относились ко мне. А сейчас? Был ли где-то еще один "нежданный сын"? Мог ли я быть уверен, что этот мальчик - сын Шута? Она не знала наш язык в совершенстве...

– Папа?
– голос Пчелки дрожал, и когда я повернулся к ней, то увидел, что она обхватила себя руками и вся тряслась от холода.
– Мы закончили?
– кончик ее носа покраснел.

Я посмотрел в огонь. Последняя груда веток, которую я положил в него, внезапно развалилась. Как много еще осталось от девушки? Череп, тяжелые бедренные кости, стержень позвоночника. Я подошел вперед и вгляделся в центр костра. Они были покрыты тлеющими угольками и пеплом. Завтра я возьму матрас с кровати няньки из комнаты, смежной с комнатой Пчелки, и сожгу его здесь. На сегодня достаточно. Я надеялся на это. Я огляделся. В небе стояла луна, но слои облаков заволокли ее. Ледяной туман висел над находящимися в низине заболоченными пастбищами. Все, чего касался лунный свет на земле, было подернуто туманом.

– Пойдем обратно.

Я протянул ей руку. Она посмотрела на нее, а потом потянулась, чтобы вложить свои маленькие пальчики в мои. Они были холодными. Поддавшись порыву, я поднял ее. Она сопротивлялась.

– Мне девять. А не три.

Я отпустил ее, и она соскользнула на землю.

– Я это знаю, - сказал я виновато.
– Просто ты выглядела замерзшей.

– Потому что я замерзла. Давай вернемся внутрь.

Я больше не пытался дотронуться до нее, но был рад, что она шла рядом со мной. Я со страхом подумал о завтрашнем дне. Мне будет достаточно трудно без обсуждения с Шун и Риддлом. Я с неудовольствием подумал, что мне предстоит объявить о фальшивых паразитах, так как хорошо представлял, какая суета и масштабная чистка за этим последуют. Ревел будет вне себя, все слуги будут наказаны. Стирка будет бесконечной. Я подумал о своей комнате и содрогнулся. Мне придется подвергнуться вторжению служанок, иначе мое изобличение будет выглядеть фальшивым. И я не хотел даже представлять возмущение и раздражение Шун при мысли, что ее матрас мог стать убежищем для паразитов. Что ж, иного выхода не было. Мое оправдание для сжигания матраса Пчелки посреди ночи должно выглядеть убедительно. Я не мог избежать лжи.

Так же, как и не было способа избежать воздействия осколков моей прежней жизни на Пчелку. Я покачал головой. Как же слабо я защитил ее. Все, чего мне сейчас хотелось, это остаться одному и попытаться разобраться в том, что все это значило. Мысль о том, что Шут связался со мной спустя все эти годы, была ошеломляющей. Я попытался разобраться в многообразии испытываемых мною эмоций и с удивлением обнаружил, что одной из них был гнев. За все эти годы он не прислал мне ни слова, и у меня не было ни одного способа связаться с ним. А теперь, когда ему что-то понадобилось, это властное и разрушительное вторжение в нашу жизнь! Огорчение соперничало с неодолимым желанием увидеть его наконец после всех этих лет. Послание могло указывать на то, что он был в опасности и не мог путешествовать либо занимался слежкой. Когда мы виделись в последний раз, он был переполнен желанием вернуться в свою старую школу, чтобы поделиться с ними новостью о смерти Бледной Женщины, а также а также всем тем, что ему удалось узнать во время его длительных путешествий. В Клеррес. Я ничего не знал об этом месте, кроме его названия. Быть может, у него произошел конфликт со школой? Но почему? Что стало с Черным Человеком, его партнером по путешествию и Белым Пророком? Посланница даже не упомянула о Прилкопе.

Шут всегда любил тайны и загадки, но еще больше он ценил неприкосновенность своей частной жизни. Однако это не было похоже на одну из его выходок. Мне скорее казалось, что он передал мне всю информацию, которую мог рискнуть передать, в таком кратком виде, и надеялся, что у меня будет возможность выяснить все остальное, что мне необходимо знать. Мог ли я сделать это? Оставался ли я все еще тем человеком, каким он надеялся я был?

Странно, но на самом деле я надеялся, что я им не был. Когда-то я был находчивым и ловким убийцей, способным шпионить, убегать, сражаться и убивать. Я больше не хотел заниматься этим. Я все еще мог почувствовать тепло кожи девушки под моими пальцами, слабый захват ее рук на моих запястьях, в то время как ее борьба сменялась бесчувствием, а затем смертью. Я сделал это быстро. Не безболезненно, потому что не бывает смерти без боли. Но я сделал эту боль гораздо более краткой, чем она могла бы быть. Я проявил к ней милосердие.

И я снова почувствовал ту волну силы, которую получает человек, когда убивает. Мы с Чейдом никогда и ни с кем не обсуждали эту тему, даже между собой. Маленькое мерзкое проявление превосходства, когда осознаешь, что продолжаешь жить, в то время как кто-то другой умер.

Я никогда не хотел снова почувствовать это. Действительно не хотел. И я также не хотел думать о том, как скоро я решил подарить ей милосердную быструю смерть. В течение нескольких десятилетий я настаивал на том, что не хочу быть убийцей. Сегодня ночью я усомнился в своей искренности.

– Папа?

Убийца отступил и обратил свое внимание на маленькую девочку. На мгновение я не узнал ее. Я с трудом постарался вернуться к тому, чтобы вновь стать ее отцом.

– Молли, - сказал я; это слово вырвалось у меня вслух, заставив лицо Пчелки побледнеть так, что ее покрасневшие щеки и нос выделялись, словно забрызганные кровью. Молли берегла меня. Она была путеводной звездой для всех тех направлений, в которых могла идти моя жизнь. Теперь ее не было, и я чувствовал, будто упал с края отвесной скалы и стремительно и безнадежно несся навстречу гибели. И я тянул за собой моего ребенка.

– Она умерла, - тихо сказала Пчелка, и все это вновь стало реальностью.

– Я знаю, - печально сказал я.

Она потянулась и взяла меня за руку.

– Ты вел нас в темноту и туман, к пастбищу. Пойдем этим путем.

Она дернула меня за руку, и я вдруг осознал, что шел по направлению к туманной лесной полосе рядом с пастбищем. Она развернула нас обратно к Ивовому Лесу, где в нескольких окнах слабо мелькал свет.

Мой ребенок отвел меня домой.

Мы бесшумно двигались по темным коридорам Ивового Леса. Медленно шли через вымощенный плиткой вход, вверх по крученой лестнице и вдоль холла. Я остановился около входа в ее комнату и внезапно вспомнил, что она не может спать здесь. Я посмотрел на нее и возненавидел себя. Ее нос был похож на ярко-красную пуговицу. На ней был зимний плащ и ботинки, а под этим только шерстяная ночная рубашка. И сейчас она была промокшей до колен. О, Пчелка.

– Давай найдем для тебя чистую ночную рубашку. Сегодня ночью будешь спать в моей комнате.

Я содрогнулся, вспомнив, в какое кабанье логово превратилась моя комната. Сейчас я ничего не мог исправить. Я хотел уничтожить каждый лоскут матраса в ее комнате, чтобы избежать заражения от всех жутких паразитов, которых посланница принесла с собой. Я едва сдерживал дрожь при мысли о жестокой каре, которая пала на нее. Такой необратимой. Их наказанием за предательство была медленная и полная боли смерть, которую не остановило бы ни покаяние, ни объяснение. Я все еще не был уверен в том, кем были «они», но уже презирал их.

Я зажег свечу на камине, Пчелка подошла к сундуку с одеждой. Ее ночная рубашка волочилась по полу, оставляя за собой влажный след. Она подняла тяжелую крышку, подперла ее плечом, чтобы та не закрылась, и принялась копаться в содержимом. Я осмотрел комнату. Разобранная кровать выглядела опустевшей и словно являла собой немой упрек. Сегодня я убил в этой комнате девушку. Хотел ли я, чтобы мой ребенок снова спал здесь? Она не могла быть напугана тем, что я сделал, так как не знала об этом. Она верила, что посланница просто умерла из-за своих ран. Но это убийство будет еще долго тревожить меня. Я не хотел, чтобы моя дочь спала в кровати, в которой я кого-то убил. Завтра я подниму вопрос о переселении ее в другую комнату. А сегодня –

– Стой! Просто остановись, пожалуйста! Оставь меня одну! Пожалуйста! – это был голос Шун, на последнем слове сорвавшийся на визг.

– Оставайся здесь! – крикнул я Пчелке и покинул комнату.

Временная комната Шун была в конце коридора. В холле я всего на пару шагов опередил выскочившего из своей комнаты Риддла - он был в ночной рубашке и с ножом в руке, его всклокоченные волосы стояли дыбом. Мы бежали плечом к плечу. Снова раздался голос Шун, срывающийся от страха.