Убийца Шута

Я не была уверена, что она верит в собственные слова.

– Где я должен искать?
– быстро спросил мой отец.

Она слегка покачала головой.

– Я не знаю. Если он знал, то не сделал ни единого намека. Чтобы если они схватили меня и пытали, я не смогла предать его, - она повернула голову на подушке, ее слепые глаза искали его.
– Вы найдете его?

Он взял ее за руку и осторожно приподнял.

– Я найду его сына, буду держать его в безопасности, пока он не заберет его, - я подумала, что он лгал, чтобы девушке стало лучше.

Ее глаза закрылись, под веками виднелись бледно-серые белки.

– Да. Очень ценный. Они захотят навредить ему. Даже убить. Если они заполучат его...
– она нахмурила брови.
– Как обошлись со мной. Инструмент. Нет выбора.
– Ее веки поднялись, и странный взгляд ее бесцветных глаз, казалось, встретился с его глазами.

– Я родила троих детей. Никогда не видела и не держала их. Они забрали их. Они забрали меня.

– Я не понимаю, - сказал мой отец, но увидев ее отчаянный взгляд, он поправил себя.
– Я понял достаточно. Я найду его и буду держать в безопасности. Я обещаю. Теперь давай мы устроим тебя удобнее, и ты отдохнешь.

– Сожги мое тело, - сказала она с настойчивостью.

– Если дойдет до этого, я сделаю это. Но сейчас…

– Дойдет. Мой спутник осмотрел раны. Я говорила вам. То, что вошло в них, уже не выйдет.

– Яд?

Она покачала головой.

– Яйца. Сейчас они вылупились. Они пожирают меня, - она вздрогнула и снова закашлялась.
– Простите. Сожгите постельные принадлежности. Со мной.
– Ее глаза раскрылись и ее пустой взгляд обежал комнату.
– Вы должны вынести меня наружу. Они кусаются и зарываются. И откладывают яйца, - Она закашлялась кровью.
– Наказание за предательство.
– Она моргнула, и красные капли потекли их уголков ее глаз.
– Непростительная измена. Наказание непереносимой смертью. Медленно. Это занимает недели.
– Она вздрогнула, а затем скорчилась. Она посмотрела на моего отца.
– Боль усиливается. Опять. Я ничего не вижу. Они жрут мои глаза. Они кровоточат?

Я слышала, как мой отец сглотнул. Он опустился на колени рядом с кроватью, его лицо оказалось на одном уровне с лицом девушки. Его лицо замерло. Я не могла сказать, что он чувствует. Он тихо спросил.

– Теперь ты закончила? Это было все послание?

Она кивнула. Она повернула голову, чтобы встретить взгляд моего отца, но я знала, что она не видит его. Рубиновые капли крови оставались на ее ресницах.

– Я закончила. Да.

Мой отец поднялся на ноги. Он повернулся, будто собирался выйти из комнаты. Вместо этого он схватил пустой кувшин. И строго сказал мне.

– Пчелка. Мне нужна холодная свежая вода. И принеси немного уксуса в чашке. И...
– Он сделала паузу, чтобы подумать.
– Иди в комнату в саду Пейшенс. Принеси мне две горсти мяты, которая растет ближе к статуе девушки с мечом. Иди.

Я взяла кувшин и свечу в подсвечнике и пошла. Темнота удлинила коридоры. Кухня оказалась местом, скрывающимся в тени. Уксус находился в большом кувшине, а емкости для его переноски были вне моей досягаемости. Я должна была подставить скамью и подтянуться. Я оставила тяжелый кувшин воды и уксуса и отправилась сквозь спящий дом в комнату Пейшенс в саду. Я нашла мяту и кое-как нарвала ее, складывая в ночную рубашку. Затем я побежала на кухню, со свечой в одной руке, а другой удерживая задранную ночную рубашку, переполненную мятой. В кухне я переложила мяту на чистую ткань и схватила узел зубами. Я бросила свою свечу, чтобы удержать в одной руке тяжелый кувшин и уксус в другой. Я спешила, как могла, стараясь не думать о том, как личинки пожирают меня изнутри. К тому времени как я добралась до своей комнаты и опустила все вниз, чтобы открыть дверь, я ужасно запыхалась. Я чувствовала себя так, будто бежала всю ночь. Ужасное зрелище предстало предо мной. Моя перина находилась на полу. Мой отец стоял на коленях рядом с ней. Он обул сапоги, и его тяжелый плащ лежал на полу рядом, он, должно быть, успел сходить к себе в комнату. Он разорвал одно из моих покрывал на полоски и использовал их, чтобы сделать переноску. Его лицо было серым, когда он посмотрел на меня.

– Она умерла, - сказал он.
– Я отнесу ее на улицу, чтобы сжечь.

Он не остановился и продолжал оборачивать ее. Моя перина приняла форму огромного кокона. Внутри него была мертвая девушка. Он отвернулся от меня и добавил.

– Разденься догола, здесь. Потом иди в мою комнату. Найди одну из моих рубашек, чтобы спать в ней. Свою оставь здесь. Я собираюсь сжечь ее вместе с ней.

Я уставилась на него. Уксус и воду я опустила вниз. Связка мяты упала с моей рубашкой на пол, когда я опустила ее. Что бы это ни было за лекарство, которое он собирался сделать, было слишком поздно. Она была мертва. Мертва как моя мама. Он просунул еще одну полоску, оторванную от покрывала под связанную перину, связал концы в крепкий узел. Мой голос прозвучал очень тихо.

– Я не пойду голой по коридору. И ты не сможешь проделать все в одиночку. Должна ли я позвать Риддла на помощь?

– Нет, - он присел на корточки.
– Пчелка. Иди сюда.

Я думала, он собирается обнять меня и сказать, что все будет в порядке. Вместо этого он заставил меня наклонить шею и осмотрел ее до линии остриженных волос. Затем он встал, подошел к моему закрытому сундуку и открыл его. Он взял сшитый в прошлом году шерстяной халат.

– Мне очень жаль, - сказал он, когда вернулся ко мне.
– Но я должен беречь тебя.

Он взял подол моей ночной рубашки и снял ее с меня. Затем он осмотрел меня всю, и под мышками, и внизу и даже между пальцами на ногах. Мы оба сильно покраснели, прежде чем он закончил. Тогда он дал меня шерстяной халат и забрал мою ночную рубашку, чтобы бросить к своей связке.

– Доставай свои сапоги и зимний плащ, - сказал он мне.
– Ты должна помочь мне. И никто никогда не узнает, что мы сделаем сегодня ночью. Никто не должен знать о послании, которое она передала. Или о том, что мы снова отыскали ее. Если другие узнают, ребенок окажется в большой опасности. Мальчик, о котором она говорила. Ты это понимаешь?

Я кивнула. Сейчас я тосковала по маме, как никогда ранее.

Глава семнадцатая. Убийцы

Если говорить честно, не существует ни одного способа убить кого-либо милосердно. Некоторые считают, что нет никакого преступления в том, чтобы утопить в теплой воде новорожденного ребенка с изъяном, если младенец отчаянно не пытается наполнить легкие воздухом. Если младенец не пытался дышать, он не был утоплен. Но они не слышат крики, так же как и не чувствуют помутнение сознания, которое испытывает ребенок, так что они считают себя милосердными. Милосердными по отношению к себе. Такова правда всех «милосердных убийств». Лучшее, что может сделать убийца, это создать условия, при которых он может избавить себя от наблюдения причиняемых страданий. Вы скажете, а что насчет лекарств и ядов, которые вводят человека в глубокий сон, от которого он никогда не проснется? Возможно, но я в этом сомневаюсь. Я подозреваю, что некоторая часть жертвы знает. Тело знает, что его убивают, однако хранит это в секрете от сознания. Душитель и кровопускатель могут заявить, что их жертвы не страдали. Они лгут. Все, что они могут с уверенностью сказать, это то, что страдания жертвы были невидимы для них. И никто еще не вернулся, чтобы сказать, что они были не правы.

Мерджок. «Двести семьдесят девять способов убить взрослого человека»

Пока я нес ее тело вниз по лестнице, моя дорогая маленькая девочка бежала передо мной, держа в руках свечу, чтобы осветить нам путь. На одну ужасную секунду я был благодарен, что Молли мертва и не может видеть, что по моей просьбе приходится делать нашему ребенку. По крайней мере, я смог отвлечь ее, чтобы она не видела меня убивающим посланницу. Я воспользовался двумя кровавыми точками на ее горле. Когда я только положил руки, она уже знала, что я делаю. Ее слепой и кровавый взгляд на мгновение встретился с моим, и на мгновение я увидел облегчение и разрешение на ее лице. Но затем, стоило мне только надавить сильнее, она рефлекторно потянулась, чтобы схватить меня за запястья. Она сражалась изо всех сил за последние мгновения своей наполненной страданиями жизни.

Она была слишком слаба, чтобы оказать серьезное сопротивление. Ей удалось только слегка поцарапать меня. Прошло много, очень много времени с тех пор, как я в последний раз убивал. Я никогда не предвкушал убийство с возбуждением, как это делают некоторые убийцы. Убийство никогда не было для меня развлечением, удовлетворением и даже заветной целью. Когда я был очень молод, я воспринимал это как задание и выполнял его, расчетливо и холодно, стараясь не думать об этом слишком много. Той ночью, даже несмотря на первоначальное разрешение посланницы и осознание того, что я избавил ее от длительной и мучительной смерти, я, вероятно, получил худший опыт в качестве убийцы.