Убийца (Выродок)

Кармони радовался, как ребенок. Для этого садиста настал долгожданный авторский вечер… Он готов был бросить вызов самому Карлу Пятому, если бы тот вдруг воскрес…

Бунк слабым голосом пробормотал:

— Не надо, патрон, не надо…

Кармони выпустил шпагу; она торчала в животе толстяка строго вертикально. Итальянец слегка стукнул по рукояти; лезвие закачалось, исторгнув у мученика дикий крик.

— Ты больше ничего не хочешь нам рассказать? — спросил Кармони.

Бунк был уже не в состоянии отвечать. Он пребывал в весьма меланхоличном настроении…

Итальянец вытащил шпагу. Лезвие было покрыто липкой коричневатой жидкостью и сильно воняло.

Кармони поморщился.

— Да он внутри весь гнилой! — проворчал он, приставляя острее шпаги к горлу Бунка. — Пусть это послужит тебе уроком…

И он коротким резким толчком избавил толстяка от страданий. Залитое кровью тело несколько раз дернулось и затихло.

— А без отходной молитвы ты уж как-нибудь обойдешься, — добавил я.

Доблестный рыцарь Кармони отдал шпагу своему верному оруженосцу; тот вытер ее тряпкой и вложил в ножны.

Итальяшка вышел, не сказав телохранителю ни слова, но тот прекрасно знал, что ему положено навести в комнате порядок. Я все больше подозревал, что подобные забавы здесь устраивали и раньше.

Я прошел следом за Кармони в его спальню. Девчонка под названием Сказка по-прежнему валялась на кровати. Ее формы просвечивались сквозь дымчатую ткань рубашки, и после подвальной церемонии это действовало на меня как лекарство. Я то и дело косился на нее. Кармони это заметил, но нисколько не рассердился. Напротив, мой жадный взгляд его, кажется, даже возбуждал. Теперь, зная, что он садист, я не удивился бы, если бы он оказался еще и вуайером. Может, ему приятно было бы посмотреть, как я запрыгну на его нимфу? Может, ему хотелось поиграть в дружеские домашние подглядки?

Я сделал над собой усилие и прекратил осмотр экспонатов. Такой сеанс мне вовсе не улыбался. Для меня постельные игры — это как проявление фотопленки: ими лучше заниматься в темноте и без зрителей.

— Итак? — спросил я, глядя боссу прямо в глаза.

Он даже заморгал — до того пристально я на него уставился.

— Действительно, вы оказались правы…

Он пододвинул мне свою шкатулку с сигаретами, и я выудил оттуда роскошную пыхтелку с золотым ободком, чтобы его не обидеть. Правда, я тут же об этом пожалел. Вкус у нее был ужасный: создавалось впечатление, что куришь букет цветов.

— Насколько я понимаю, определенного места жительства у вас нет?

— Нет. Если не считать тюрьмы Санте…

— Я распоряжусь, чтобы вам дали здесь комнату…

— Спасибо. Следует ли мне понимать, что вы одобрили мою кандидатуру?

— Не делайте слишком поспешных выводов.

— Но могу ли я, по крайней мере, на это надеяться?

Этот словесный поединок смешил меня. Мне казалось, что мы оба просто ломаем комедию.

— Надейтесь, человек только надеждой и живет!

Тут он уже съезжал на дешевую болтовню: наверное, сказалась усталость.

Идите спать, — добавил он. — Поговорим завтра.

XII

В мою комнату меня отвел не Меченый, а другой тип, которого я еще не видел и который напоминал собой траурное уведомление. Худой, темнолицый, он был одет во все белое, как официант из бистро. Кармони предупредил его по телефону, и он ждал меня в коридоре, у выхода из комнаты с декорациями к «Тысяче и одной ночи»

Он без единого слова привел меня в самое дальнее крыло дома, открыл дверь и посторонился. Я недоверчиво заглянул за порог, но сразу понял, что напрасно строю из себя индейца-сиу на тропе войны. Комната была, конечно, не такой роскошной, как у шефа, но имела более чем достаточные удобства. Отличная кровать, впечатляющая мебель, мягкие ковры, отдельная ванная…

Я закрыл дверь и задвинул засов. Жизнь становилась более-менее съедобной. Я устроил себе скоростное раздевание… Постель показалась мне мягкой, как девичьи щечки… Я с блаженным вздохом распластался на ней. Так было уже намного лучше!

* * *

Когда я открыл свои форточки, стоявшие на комоде мраморные часы показывали девять. Я подскочил к окну и отдернул шторы, но тут же скис: окно выходило в вентиляционную трубу. Для утренней гимнастики моя спальня была не лучшим местом…

Я принял хороший душ, побрился электробритвой, которую нашел на полочке над умывальником, и после всех этих процедур почувствовал себя молодцом. Я оделся. Мне здорово хотелось есть…

Я открыл дверь. В коридоре было пусто. Я начал двигаться в направлении лестницы, и когда уже почти добрался до площадки, откуда-то появился вчерашний темнолицый. Он сменил свой белый костюм на полосатый жилет и теперь был вылитый лакей из комедийного спектакля. Правда, рекомендательные письма ему, похоже, карманы не оттягивали: такого слугу нанимали явно не по объявлению.

— Мсье ждет вас у себя в кабинете! — объявил он. — Будьте любезны следовать за мной…

У него был ярко выраженный иностранный акцент: греческий или что-то в этом роде.

Я вошел в кабинет, и у меня закружилась голова. Комната занимала почти весь первый этаж. Она была огромна и в роскоши не уступала спальне. Кармони сидел в сером твидовом костюме за столом, спроектированным чуть ли не самим Ле Корбюзье, и писал. Мелким, убористым почерком он заполнял страницу какого-то гроссбуха.

При моем появлении он поднял голову.

— О, салют! Хорошо спали?

— Еще бы! В первый раз за несколько месяцев храпел без всякой опаски…

— Правда?

— Да. Может быть, зря?

— А вы как думаете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я думаю, что не зря. Я вам доверяю, вот и все.

Он казался в превосходном расположении духа.

— Я вот все размышляю о вашем случае… Даже попросил принести газеты, в которых о вас писали.

Он кивнул на стопку макулатуры, лежавшую на краю стола.

— Так вы, оказывается, страшный человек?

Я невольно проникся к нему уважением. Сила этого деятеля состояла в его методичности. Он ничего не оставлял на волю случая. К девяти часам утра он уже успел подробно ознакомиться с моей историей… Он не захотел говорить со мной накануне вечером, потому что еще плохо меня знал…

По его лицу я догадался, что он тоже питает ко мне определенное уважение, хотя несколько иного рода.