Убийство Короля Нага

Он пересел с кровати на небольшой диванчик в восточном углу комнаты. На деревянный пол легло еще несколько темных перьев. Вдоль крыльев на нескольких участках образовались лысые пятна. Он больше не ходил так легко и уверенно. Его левая нога тоже подкашивалась.

Она провела рукой по его руке.

— Чикади…

Он натянуто улыбнулся в ответ.

— Просто чувствую тяжесть нападения. Все в порядке. Это пройдет. Всегда проходит.

Пока в какой-то момент не пройдет.

В горле у него клокотало, словно он тоже думал о Саланке.

Она положила руку ему на плечо.

— Она выкарабкается. Ты же знаешь. И Киллот поможет ей. Если кто-то и сможет найти выход, то, я уверена, это он.

Он слабо кивнул и сделал глоток чая.

— Конечно. — Он потрепал ее по подбородку, и его улыбка дрогнула. — Ты знаешь, смогу ли я присоединиться к своей содиве или со мной случится что-то еще, я не собираюсь забывать тебя. Неважно, как долго или мало. Ты всегда будешь моей сестрой.

Нет, они не собирались говорить о смерти. Это было то, к чему все шло.

Она заставила себя улыбнуться и постаралась, чтобы ее голос звучал легко.

— Да. А ты всегда будешь моим братом. — Она откинула прядь его волос и заправила ее за ухо. — И ты отправишься в свою содиву. Ты научишься быть одним из лучших иллюзионистов, которые ходили или плавали в любом из миров.

Он попытался улыбнуться.

— Странно, что это мое умение, и все же… во сне оно бесполезно. А ведь обычно это не так.

Он никогда не рассказывал о кошмарах подробно. А она лишь однажды попыталась спросить.

Откуда-то вернулась смелость спросить. Она прикусила нижнюю губу.

— Когда ты погружаешься в сон во время приступов… что происходит?

Он заколебался, затем растянулся на черном диване, погрузившись в тяжелые подушки.

— Сначала было много всего. Почти слишком много. А сейчас? Это тьма. Самая страшная тьма. Тьма настолько густая, что ты слышишь собственное сердце и чувствуешь собственную кровь. И ты знаешь, что твое время на исходе. Нет связи. Нет пути. Просто… другие кошмары легче, чем этот. Потому что тогда хотя бы есть что-то. Есть, чего бояться. Когда наступает темнота, ты не знаешь, сидишь ты или стоишь, падаешь или… что угодно. Ты даже не можешь сформировать образы, формы или очертания более чем на несколько секунд. И твой собственный голос… твой собственный голос — не твой. Я знаю, что это всего лишь несколько минут, но они тянутся так, словно это вечность.

Она задрожала. Страх был ужасен. Но небытие — это было не менее ужасно. Возможно, даже хуже.

Подняв одеяло, она обернула его вокруг плеч и прислушалась. Тишина становилась все тяжелее.

Его взгляд упал на стену. Мышцы на его челюсти напряглись.

— В конце концов, это не столько страх смерти. Смерть может принести облегчение. И это не просто тьма. Это тьма с пониманием. Пониманием того, что я в ловушке. В ловушке тьмы. И кричу. Иногда нет ничего, кроме темноты. Иногда я словно осознаю, что надо мной светит солнце, обжигая мою плоть. Затем я осознаю его отсутствие. Иногда меня жалят. Но я никогда… никогда не вижу. И не слышу. Мои уши заложены. Это постоянный тупой рев с давлением, которое не ослабевает, и от этого ощущение, что кто-то постоянно находится рядом.

— Кто-нибудь всегда рядом? — прошептала она.

Он покачал головой, затем сделал паузу. Его веки сомкнулись.

— Иногда раздается голос. Он говорит, что здесь мой конец и что все меня забыли. Что все мы всегда умираем в одиночестве, и в конце концов почти все оказываются забыты по эту сторону реальности.

Она нахмурилась, встревоженная холодными словами и болью в его голосе.

— Там… там темно.

Какая проницательная мысль. А она даже не знала, что предложить.

Она сглотнула, надеясь, что следующие слова будут более утешительными.

— Но это не совсем так. Иногда люди умирают в кругу семьи и друзей.

— В конце концов, мы остаемся одни, но, что еще важнее, когда этот голос говорит, я не сомневаюсь, что он говорит правду. Что именно здесь я окажусь. Потому что когда он говорит, он как будто говорит почти полную правду.

— Почти?

— Настолько, что я должен отнестись к этому серьезно, — ответил он. — Я даже не знаю, как можно защитить себя от подобной участи. Возможно, это произойдет в ближайшем будущем. Возможно, позже. Но… я не могу придумать более сильных мучений, чем это. И как бы я ни старался, я не могу найти способ нарушить монотонность и муки этой тьмы. Кажется, что прошла целая вечность. Если оставить там надолго, это разрушит рассудок любого человека.

— Думаешь, это то, что сейчас испытывает Саланка? Это больше похоже на ночные кошмары и плохие вещи.

— Не знаю. Надеюсь, что нет. Когда ты бежишь, спасая свою жизнь, по крайней мере, есть шанс куда-то сбежать или найти облегчение. Есть чем заняться. Во тьме — в этой тьме — нет ничего, кроме печали и скорби. Даже молитва кажется бесполезной, потому что само время там ничего не значит.

— Я не знаю, чем помочь, — прошептала она.

Он рассмеялся, его гравийный голос стал еще ниже, когда он снова прикрыл глаза рукой.

— О, Банни, ты ничего не можешь с этим поделать. Не думаю, что кто-то может с этим что-то поделать, кроме, может быть, Элонумато. Даже Пары.

— Я бы не стал заходить так далеко. — Темная голова высунулась в окно. Киллот поднялся на ноги.

— Ты не стучишь? — спросил Тиеро, приподняв бровь.

— На традиционных путях слишком много беспокойных людей. — Киллот сел на подоконник. Он тоже заметно побледнел, контраст между волосами и обычно загорелой кожей стал разительным.

— Саланка… — Рея пыталась подобрать слова.

Киллот покачал головой.

— Еще чаю? — Он оттолкнулся от подоконника и легко приземлился. Его сапоги издавали лишь слабый стук при приземлении.

— Киллот? — Ее голос дрожал.

Он подхватил чайник и налил себе маленькую черную кружку, не добавляя ни меда, ни специй.

— Она… она не отвечает. Я не смог до нее докричаться. Совсем.

— Ты чувствовал то, что чувствовала она…? — Тиеро откинулся на спинку дивана, тело его напряглось, словно он уже приготовился к правде.

— Она боится. — Киллот молчал еще несколько вдохов, тяжесть в его словах усиливалась с каждой секундой. — В ужасе. Что бы это ни было, она в ловушке. Я не могу пробиться сквозь эту стену. Я даже не могу напомнить ей, кто она и кто ее народ.

— Она даже не чувствует связи со своим народом? — Рея в шоке уставилась на него.

Это было еще хуже, чем то, чего она боялась. Еще хуже, чем мысль о том, что коматозные медиумы своим присутствием передают остальным свои кошмары, потому что тогда это означало, что хорошие связи не могут присутствовать даже на заднем плане. Как такое возможно? Разве это не мучение само по себе? Она часто завидовала той связи, которая была у Нейеба с их народом. Тому, как они могли утешаться, зная, что есть и другие, такие же, как они, — несколько ласковых или сострадательных слов всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Иметь это и потерять? Может быть, это было хуже, чем вообще не иметь.