Убийство на Аппиевой дороге

– Благодарю за трапезу, Марк Цицерон. Она была великолепна. Как раз для середины дня: не слишком лёгка и не слишком тяжела. Как и наша беседа. Теперь мне и моему сыну пора идти.

– А правда, с чего ты завёл речь об Антонии? – спросил Эко, когда мы шли к нашему дому.

– Это из-за Антония Фульвия обратилась ко мне. Он предложил ей помощь в том, чтобы привлечь Милона к суду и добиться обвинительного приговора. Фульвия хотела бы принять его помощь; но не уверена, может ли ему доверять. Она подозревает, что он каким-то образом замешан в убийстве её мужа. Или же это её мать Семпрония подозревает Антония, а Фульвия хочет доказать матери, что он тут ни причём.

– А она сказала тебе, что он её бывший любовник?

– Нет. И то, что так говорят Цицерон и Целий, вовсе не значит, что между нею и Антонием действительно что-то было.

– А про Марсово поле рассказала?

– Да.

Эко кивнул, а затем вдруг рассмеялся.

– А ловко ты выудил из них всё, что тебе нужно.

– Это не я выудил – это они меня на удочку поймали. И теперь убеждены, что за их крохи сведений об Антонии я обязан им до конца дней своих. Я уже сейчас думаю, а не сболтнул ли им лишнего.

– Ну, знаешь, ты тоже ведёшь себя с ними довольно вызывающе – просто оскорбляешь их прямо в лицо!

– А им нравится.

– Как это может нравиться?

– Странно, конечно; но бывают люди, которым это действительно нравится. Да и не оскорбляет их то, что я говорю – так, задевает, да и то слегка. Я подкалываю их, они подкалывают меня. Ничто из того, что я могу им сказать, их по-настоящему не заденет. Это не жало пчелы, а лишь укус комара – вызывает лёгкий зуд, а почесаться иной раз приятно. Мне не дано ранить словами так, как Цицерон. Случалось мне видеть, как он парой-тройкой острых слов просто оставлял от человека пустое место.

Разговаривая так, мы подошли к дому. Открыл нам Давус. По выражению его лица я сразу же понял, что что-то случилось. Но не успел он и рта раскрыть, как громовой голос произнёс.

– Наконец-то вернулся хозяин!

Я сразу же решил, что шагнувший из-за спины Давуса громадный детина – бывший легионер, а то и вовсе гладиатор, хотя его серая туника была богато расшита, а поверх неё накинут добротный зелёный плащ. Нос, явно сломанный в своё время – возможно, даже не один раз; громадные руки – его кулаки должны быть размером с голову младенца; уродливое, как у младенца, лицо и совершенно лысая голова. У него был вид человека, которого даже в трущобах Субуры не осмелятся задеть.

– К вам посетитель, - запоздало сказал Давус.

– Вижу. И кто прислал тебя… гражданин? – добавил я, заметив на его пальце железное кольцо, и решив про себя, что он, должно быть, чей-то вольноотпущенник.

– Великий, - коротко бросил он. Его голос напоминал шум гальки в быстром потоке.

– То есть…

– То есть Великий. Так я его называю, и так он хочет, чтобы его называли.

– Ясно. И что же Великий…

– Великий хочет, чтобы ты оказал ему честь быть его гостем при первой возможности.

– Сейчас?

– Если только ты не можешь отправиться к нему ещё раньше.

– Давус!

– Да, господин.

– Передай госпоже, что я снова ухожу по делу. Вернее всего, на этот раз я буду за городом.

– Мне пойти с тобой, господин?

Я вопросительно взглянул на великана, которого про себя прозвал Детское Лицо. Тот улыбнулся.

– У меня тут целая армия телохранителей.

– Где же они?

– Ждут возле Спуска. Я подумал, что незачем беспокоить твоих соседей, загромождая улицу.

– Ты осмотрительнее некоторых посетителей, что побывали у меня сегодня.

– Благодарю.

– Эко, ты со мной?

– Конечно, папа. – Эко, так же, как и я, никогда прежде не разговаривал с Великим.

– Идём, - кивнул я Детскому Лицу, внезапно почувствовав, что меня замутило, и прекрасно зная, что повар Цицерона в этом не виноват.

В третий раз за день я вышел из дому, вспоминая старую этрусскую пословицу.

Только это был уже не ливень, а потоп.

Глава 12

Закон запрещает командующему армией находиться в Риме. Помпей считался командующим, хотя армия его находилась в Испании, а сам он жил на своей вилле на холме Пинчио недалеко от Родниковых ворот[6], сочтя за лучшее поручить командование своим верным помощникам, дабы в это тревожное время не удаляться от Рима и следить за политическим кризисом. Всё же в Риме Помпей появиться не мог, поэтому Рим шёл к Помпею – как толпа клодиан в ночь после поджога курии; как Милон, тщетно пытавшийся заручиться его поддержкой; как мы с Эко в этот холодный февральский день.

Поджидавшие у начала Спуска телохранители сомкнулись вокруг нас черепахой. Мы спустились на Форум, пересекли его и вышли через Родниковые ворота. Формально Рим оканчивался за городскими стенами; на самом же деле застройка тянулась и за городской чертой. По мере того, как мы продвигались по Фламиниевой дороге, здания становились всё меньше и попадались всё реже, и довольно скоро мы оказались на открытом пространстве. Слева виднелись палатки для голосования; впереди справа – высокие ворота, охраняемые двумя стражниками, поспешившими открыть их при нашем приближении.

По вымощенной дорожке, петляющей между садовыми террасами, выглядевшими убого и неприветливо в это время года, мы двинулись вверх по склону. Тут и там сквозь голые ветви виднелись каменные и бронзовые скульптуры. Маленький пруд украшала скульптура лебедя – возможно, то был Юпитер, явившийся Леде. Другая скульптура изображала мальчика-раба – присев на низкую стену, он вытаскивал из ноги занозу. Выкрашен он был столь искусно, что я принял бы его за живого ребёнка, не будь он совершенно наг в этот холодный день. Чуть выше по склону в каменной нише я заметил статую Приапа, бога садов и полей, покровителя всего растущего; он сладострастно улыбался, а конец его стоящего, размером с него самого, фаллоса блестел, отполированный множеством прикосновений.

Наконец мы подошли к самой вилле и очутились перед двустворчатыми, окованными бронзой дверями, которые охраняли вооружённые гладиаторы. Здесь Детское Лицо велел нам ждать, а сам вошёл в дом.

Эко потянул меня за рукав. Я обернулся спросить, в чём дело, но понял всё без слов: от открывшегося вида захватывало дух. Дорожка, по которой мы поднялись, и сама Фламиниева дорога были скрыты за деревьями; но Марсово поле лежало перед нами, как на ладони. Некогда служившее местом военных учений, состязаний атлетов и народных собраний, оно уже на моей памяти было почти целиком застроено дешёвыми доходными домами и складами. Над всем возвышался грандиозный комплекс, построенный Помпеем два года назад, в его консульство: залы для собраний, галереи, сады и первый в Риме постоянный театр. А ещё дальше, словно локтевой сгиб гигантской руки – излучина Тибра, дальний берег которого с утопающими в садах виллами был почти полностью скрыт густым речным туманом. Там была и вилла Клодии, где, как говорят, юноши из высшего общества плавали нагими ради развлечения хозяйки. Пейзаж напоминал картину, выполненную в зимних тонах: ржаво-красном, серо-зелёном, ослепительно белом и ярко-голубом.