Убийство на улице Чехова

— Только профессора. Он хлопотал, накрывал на стол.

— А его экономка Дора Басмаджиева?

— Она обычно уходит в пять.

— По какому поводу профессор завел разговор о своей вилле в Бояне?

— Он был в приподнятом, торжественном настроении, но и немного грустном — из-за болезни. У него с сердцем хуже стало в последнее время. Но вообще настроение у него в тот вечер было приподнятым.

— Могли быть личные причины для такой приподнятости?

— Да. Все знали об этом и раньше, а я узнал, когда он поднял первый тост. «Дорогие мои, — говорит, — сегодня я передал в министерство заявку на свое открытие — вакцину против гриппа. Эта вакцина не сможет, как я думал первоначально, бороться против всех видов гриппа, но все равно… Она, — сказал старик, — абсолютно точно защитит людей от заболевания такими-то и такими-то гриппами! — Он перечислил их. Поэтому, — говорит, — сегодня я встречаю свои именины, окрыленный большой радостью!» И выпил, бедный, одним махом целую рюмку вина. Это было невероятно, и по одному этому я делаю вывод, что в тот вечер профессор был просто в удивительно приподнятом настроении. Обычно-то он отопьет несколько глотков — и все.

— Значит, он сказал, что уже подал свою заявку? Не так ли?

— Ну да, это мы все слышали. После я понял, что Беровский и Буков знали, но он еще раз сказал, потому что ему это приятно было.

Я, вздохнув, замолчал. Моя гипотеза о том, что Беровский убил профессора (или участвовал в убийстве), чтобы украсть его открытие, разбилась вдребезги, как стеклянная рюмка, уроненная на камень. Какую «тайну» мог «украсть» Беровский, если она была уже зарегистрирована Астарджиевым? На кой черт было его убивать?

— Как держался доктор Беровский?

— Поцеловал руку профессору! А тот заявил, что без его помощи не достиг бы своей цели.

— Расскажи теперь о вилле! — сказал я.

С Беровским я провалился, но сейчас у меня была хоть маленькая надежда на Кодова. Что профессор обещал ему виллу, что другие гости слышали это его обещание — эти вещи были еще в сфере сказок. Может быть, Кодов их сам сочинял?

— Профессору было неприятно, что его сына Радоя нет на торжестве, — начал Кодов. — Он вспомнил вдруг о каком-то письме, которое недавно получил, и словно кто нажужжал ему в уши — прочесть нам это сыновнее письмо. Он и говорит доктору Беровскому: «Иди в кладовую, пожалуйста, и вынь из шкатулки то письмо от Радоя!» Беровский был не только первым его помощником на работе, но и одновременно его домашним секретарем, и любовником его экономки — в общем, хорошо знал каждый уголок в квартире. Он принес письмо Радоя, и профессор прочел его вслух. Откровенно говоря, я просто-таки ошалел от благородного жеста Радоя! Этот парень не испытывал братских чувств к своей сестре. Поэтому, услышав, что он написал, я просто ошалел. И крикнул: «Слушай, а не написал ли он все это в пьяном состоянии?» А мой тесть вздохнул, покачал головой и говорит: «Радой стал большим человеком в Ливии, директором смешанной компании по добыче нефти, женился на богатой ливийке и поэтому ни в грош не ставит свои наследственные права. Он отказался от боянской виллы в пользу своей сестры, отказался от участия в дележе этой квартиры и, когда приедет на днях в Софию, откажется, вероятно, и от моего имущества в селе. Насколько я понял, он — миллионер, для него эти вещи теперь — мелочь!» Я, не сдержав радости, воскликнул: «Да здравствует мой шурин, я всегда считал его благороднейшим человеком на свете!» — и вылил себе в горло половину кувшина. Мой тесть хмуро посмотрел на меня, но, поскольку он тоже выпил сверх меры, он простил мне сие расточительство и продолжал: «Я полагаю, ты и Надя откажетесь от своей части квартиры, ведь у вас уже есть своя, а теперь и вилла в Бояне. Я думаю, — говорит, — что доктор Беровский выплатит ту часть, которая вам причитается, а он — продолжатель моего дела — унаследует эту квартиру!» Я крикнул: «Ура!», а доктор Беровский встал и второй раз поцеловал ему руку… Это было около десяти часов вечера, приятель… Как вас зовут? Канделаров, да. Около десяти часов. Моя жена пришла около четверти одиннадцатого. У нее в магазине ревизию проводили, а я был уже довольно пьян, чтобы осведомлять ее о вещах, которые написал Радой в своем письме. Да и она не осталась с нами, а поспешила на кухню приготовить пандишпан — традиционное пирожное, которым мой тесть позволял себе угощать гостей раз в год, в день своих именин. Незадолго до одиннадцати мы пошли в гостиную, ожидая, пока остынет пандишпан. Тогда мой тесть послал меня в подвал за вином, а пока я цедил его в подвале, позвонил проклятый телефон…

Я сказал Кодову, что, если свидетели подтвердят его слова, он будет освобожден не позже восьми часов. Перед тем как попрощаться, я спросил:

— По-твоему, у профессора были враги?

— Кроме этих его гриппов — не было, — ответил Кодов.

Я чувствовал себя растерянным, смущенным, отчаявшимся. Как те несчастные собаки, которых хозяева теряют на самых оживленных улицах города.

3

Любенов ждал меня в гостиной покойного профессора Астарджиева.

— Любенов, — спросил я, — профессор Астарджиев прочел вчера вечером письмо от сына Радоя?

— Прочел!

— Заявил ли профессор Астарджиев, что он переводит свою виллу в Бояне на имя дочери?

— Заявил.

— Сообщил ли он о своем намерении перевести свою квартиру на доктора Беровского?

— Сообщил.

— В котором часу он прочел письмо и сделал это сообщение?

— Было около десяти часов.

— В таком случае Кодов и Беровский являются людьми, которые были кровно заинтересованы в том, чтобы профессор остался в живых — по крайней мере до того дня, когда он сможет уладить законно их наследственные права. Это люди, которые были меньше всего заинтересованы в его преждевременной смерти. Не так ли?

— Хм… Наверное! — пожал плечами Любенов.

— Доктор Анастасий Буков подтвердит твои показания?

— Еще бы ему не подтвердить! — улыбнулся Любенов.

Я поблагодарил его и проводил к выходу.

4

Дора Басмаджиева ожидала меня в спальне Радоя. Она была в пальто, готовая уйти, стояла посреди комнаты и смотрела на меня с нескрываемым озлоблением.

— Вы не имеете никакого права злоупотреблять моим терпением! — сказала она.

— Пожалуйста! — развел я руками. — Вы можете идти, когда пожелаете! Если хотите — идите хоть сейчас.

Она пошла к двери.

— Только я попросил бы вас ответить на один вопрос — в отношении ключа от черного хода. Как так случилось, что вы забыли запереть дверь на ключ?

Взявшись за ручку двери, она обернулась ко мне, и злобное выражение ее лица тут же исчезло. Теперь она, может быть, больше всего была похожа на себя: приятная, но холодная, чувствительная, но и расчетливая.

— Когда я вчера услышала, что профессор возвращается домой, мне показалось, он разговаривал с женщиной. Я подумала, что это его дочь Надя. А с Надей я не хотела видеться, да и он не желал, чтобы такая встреча между нами состоялась именно в день его именин. Я убежала в кладовую. Услышав, что наружная дверь закрывается, я незаметно ушла через черный ход и спустилась по лестнице. Ключ остался у меня.

Она вынула из своей сумочки два ключа и подала их мне.

— Один от главного входа, другой, поменьше, от черного. Час тому назад принесли срочную телеграмму от Радоя, он завтра прибывает самолетом. Передайте ему, пожалуйста, эти ключи — он ведь прямой наследник своего отца.

Не открывала ли эта хитрая красавица шкатулку профессора, не успела ли она прочесть письмо Радоя? Если судить по ее агрессивному поведению в это утро, письмо она прочла. Впрочем, прочла или нет — это уже не имело значения, представление, режиссером которого был я, заканчивалось.

— Благодарю! — кивнул я, забирая оба ключа.

Она взялась за ручки двери, но медлила. На лице ее появилось смущенное выражение.

— Ведь вы не будете уличать моего брата из-за… этой электрической плитки? — спросила она.

Я с досадой махнул рукой.

— Он такой болезненный… И нуждается в дополнительных средствах, чтобы приобретать кое-какие вещи! — сказала она.

— Спокойной ночи! — попрощался я и, снова махнув рукой, отвернулся.

Потом, когда я вышел в коридор, сержант Наум подал мне запечатанный конверт. Служба, занимающаяся почтой, телеграфом и телефоном (ПТТ), сообщала мне, что с седьмого на восьмое января с. г. в одиннадцать часов вечера по телефону профессора звонил кмет [10] из его родного села. Разговор продолжался три-четыре минуты. Потом профессор положил трубку, а через минуту телефонная станция связь прервала. Телефон Астарджиева продолжал показывать «занято» еще довольно длительное время.

10

Кмет — сельский староста.

Итак, все постепенно становилось на свои места. Перед моими глазами разворачивалась картина полного провала. Я был в отчаянии.

5

Мы начали заключительное совещание ровно в пять часов вечера. Прежде всего я предоставил слово инспектору Манчеву.

Конечно, я тут же заметил, что он был не в настроении, точно страдал от зубной боли, и ему явно не хотелось говорить.

— Я так же, как и вы, товарищ майор, считал, — начал он, — что доктор Беровский — один из участников убийства. Проведенные мной розыски, к сожалению, доказали обратное. То есть, — попытался он исправить ошибку, — не к сожалению, а к его счастью — я не знаю, как точнее выразиться.

— К его счастью! — сказал Данчев.

— Хорошо, к его счастью. Человек с красным шарфом и в серой шляпе, который подъезжал вчера на такси к дому профессора в десять часов утра, не доктор Беровский, а брат Доры Басмаджиевой. Дора не передавала ему никакой шкатулки, чтобы он открыл ее, а мы возложили на эту шкатулку все свои надежды. Она ему отдала просто-напросто электрическую плитку, чтобы он ее исправил — «частным образом», как говорится. Значит, не Беровский, а сам профессор отвез шкатулку слесарю бай Петру, чтобы он ее открыл. Бай Петр открыл шкатулку, но не закрыл ее снова на ключ, потому что Астарджиеву было жаль денег. То обстоятельство, что профессор оставил шкатулку не закрытой на ключ, свидетельствует о том, что он не особенно дорожил бумагами, находящимися в ней. Доктор Беровский и Дора Басмаджиева прочли письмо Радоя. Это письмо внушило им надежду на то, что профессор перепишет на них если не всю квартиру, то по крайней мере часть ее. Так что только сумасшедшие могут убить человека, от которого ждут наследства. А Беровский и Басмаджиева, как раз наоборот, не из тех людей, которые не знают, где раки зимуют. По-моему, они оба — и доктор, и Дора, — к сожалению (пардон, к счастью!), не замешаны в убийстве профессора.