Убийство в состоянии аффекта

– Ты же не куришь?

– Что называется – покуриваю. Иногда.

– Когда жизнь сильно прижимает…

Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а, скорее, как утверждение. Помолчали. Турецкий побарабанил по столу пальцами:

– Так ты говоришь, в твоей истории замешан Разумовский?

– Да. А что?

– Видишь ли, я именно сейчас расследую одно дело… Мерзость страшная. Сам знаешь, в каком дерьме нашему брату копаться приходится…

– Это все лирические отступления, Александр Борисович. Так что за дело?

– Одна девушка (и, насколько я могу судить на данный момент, вполне приличная девушка) наложила на себя руки. Угадай, чья фамилия фигурирует в деле практически на каждой второй странице?

– Разумовский?

– Точно.

– Судя по рассказам Коробкова, это вполне в стиле Максима Разумовского – довести девушку до суицида… Кстати, и убрать ее подругу, которая могла рассказать о ее связи с Максимом. А кадры для этой цели у него всегда имелись под рукой. Даже где их, по идее, не должно было быть, как в том же торгпредстве. Но, видимо, большая наглость и огромные деньги в сегодняшнем мире составляют то единое, к чему тянутся всякого рода мерзавцы… Короче говоря, редкая сволочь.

– Сволочь сволочью, а в юриспруденции принято оперировать фактами.

– Эт точно, – заметил Гордеев с интонациями красноармейца Сухова. Но сволочь должна быть наказана. Мне просто необходимо разыскать эти документы.

– Ну, брат, теперь мне они не меньше твоего нужны. Выходит, будем сотрудничать по возможности. Как в добрые старые времена. Ну что ж – поработаем. Не кисни, стажер! – Турецкий вдруг хитро подмигнул Гордееву. – А что, Шарапов, не хотелось бы тебе сейчас супчика, да с потрошками?…

– Я бы, Глеб, лучше сейчас щец навернул!… Ну, вот и все хорошо. Действительно, как в добрые старые времена. Поработаем, Александр Борисович.

Турецкий уже обнимал Гордеева за шею:

– Молодец. Цитаты более или менее помнишь. А вот к чему этот короткий диалог у нас в Прокуратуре произносится – напрочь забыл. Так?

– Да нет, – Гордеев улыбнулся, – помню. Но, думаете, стоит сейчас?

– Стоит. Обязательно стоит. За то, чтобы это дело раскрыть. Заказывай, молодой.

Адвокат огляделся. Черт! Официант куда-то пропал. Где ж его носит? Самому, что ли, к стойке отправляться? Так это же в соседнем зале.

Гордеев встал и направился к дверям. За секунду до этого он краем глаза заметил, как приподнялся один из посетителей ресторана – в дальнем углу. Приподнялся и, отработанным движением отведя в сторону правую полу пиджака, сунул руку в карман.

– Александр Борисович!…

В один прыжок Гордеев преодолел расстояние, отделявшее его теперь от только что покинутого столика, и всем телом навалился на Турецкого, опрокидывая его вместе со стулом на пол.

Грохнул выстрел. Потом – еще один. Визгливо закричала какая-то женщина. Гордеев успел заметить, что человек, только что стрелявший в следователя Турецкого, бросился к выходу из ресторана. Никто не посмел преградить ему дорогу.

– Юрка, пусти, черт! Уйдет ведь! – Александр Борисович стряхнул с себя Гордеева и уже стоял на ногах.

– Вы ранены?

По левому рукаву Турецкого стекала струйка крови.

– Бандитская пуля. Текста, молодой, не знаешь! А ну, ходу!

Надо же – еще и зубоскалит. Вот это мужик!

Они бросились к выходу, вдогонку за убежавшим киллером. В дверях дорогу им преградил милиционер:

– Куда?! Стрелять буду!

– А где же ты, зараза, был, когда в меня стреляли? Уйди с дороги! – коротким ударом справа Турецкий повалил не к месту бдительного стража порядка на пол и выскочил на улицу. Гордеев еле поспевал за ним. Всего на мгновение адвокат успел заметить фигуру человека, на ходу прыгнувшего в «Форд», который немедленно дал полный газ. Турецкий уже ввалился в свою машину:

– Придется тебе, Юрка, снова административное нарушение совершить: без прав да за руль. А ну – жми!

– Рука не слушается? – Гордеев уже на бешеной скорости вел машину следом за удаляющимся «Фордом».

– Ничего. Просто чувствую, вторая рука мне сейчас очень пригодится. Ты ведь без оружия?

– Откуда у частного адвоката? – Гордеев зло сузил глаза: ненавистный «Форд» нырнул в какой-то переулок. Не потерять бы! Взвизгнули тормоза.

– Молодец, парень! Повороты на девяносто градусов красиво берешь. – Турецкий уже выхватил пистолет. – Слава Богу, хоть у меня ума достало из Генпрокуратуры в свое время не уволиться – так со стволом и хожу. Ага! Вот они, голубчики! Ну нет, не уйдете! Жми, Юра, жми, родной!

Описывая крутую дугу, переулок вливался в большой проспект. Водитель несущегося впереди «Форда» красиво вписался в поворот и вклинил свою машину в поток бегущих по проспекту автомобилей.

– Ну, теперь не уйдет! Эх, по постам бы сообщить!… Давай, Юрка, жми!

…Наверное, меньше секунды было у Гордеева на то, чтобы заметить почти перед самыми колесами машины выкатившийся с тротуара на дорогу резиновый мяч и побежавшего за этим мячом маленького пацаненка. Но в эту долю секунды он успел рвануть руль в сторону.

Следующее, что он помнил, это были крики собирающейся толпы, детский испуганный плач (жив, паразит! Хоть тут порядок) и стон навалившегося на ветровое стекло Турецкого. Лицо следователя было разбито в кровь. Сам Гордеев остался невредим – привычка есть привычка: ремень безопасности на нем был пристегнут. Ясно было, что машина Турецкого восстановлению не подлежала. Фонарный столб, в который она врезалась, – тоже.

– Живы, Александр Борисович?

Турецкий с новым стоном откинулся на спинку сиденья, вынул носовой платок и прижал его к окровавленному лицу:

– Ушли, гады.

– Может, возьмут еще? Как-нибудь по постам сообщить успеем?

– Ага, дожидайся!… Пацан-то хоть жив?

– Вроде жив. Ох, и всыплет же ему сегодня батька – по первое число.

– Ты знаешь, Юра, я бы и от себя с удовольствием добавил.

Послышались сирены приближающихся милицейских машин. Отняв от лица пропитавшийся кровью платок, Турецкий криво улыбнулся:

– Ну вот, так всегда: когда все кончилось – приехала кинохроника…

ГЛАВА 16

Разумовский не уставал удивляться переменам, произошедшим с женой после рождения ребенка. Обычно рассудительная и благоразумная, она совсем потеряла голову. Как разъяренная тигрица, она бросалась в бой с любым, кто осмеливался обидеть мальчика. Разумовский часто в душе винил жену за то, что произошло с Максимом. Он был уверен, что, если бы не эта фанатичная любовь Анны к ребенку, Макс мог бы стать другим человеком. «Хотя, – думал он, – чего греха таить, я и сам во многом виноват. Мне бы смелости побольше и силы, не потакал бы всем его капризам, научил бы отвечать за свои поступки, может, все по-другому бы сложилось. А теперь уже поздно что-то менять, все равно ничего из этого не выйдет».