Убийство в Вене

Сирийская разведка понятия не имела, что любезный Табит на самом деле – израильский шпион, регулярно пересылавший отчеты своим хозяевам через границу. Срочные сообщения посылались по радио азбукой Морзе. Более длинные и подробные были написаны невидимыми чернилами, засунуты в ящики с дамасской мебелью и отправлены в Израиль из Европы. Данные, поступавшие от Коэна, давали плановикам в израильской разведке замечательную возможность видеть политическую и военную ситуацию в Дамаске.

В конце концов предупреждения о склонности Коэна к риску оправдались. Он стал неосторожен в пользовании радио – делал передачи каждое утро в одно и то же время или несколько передач в один день. Он посылал приветы своей семье и оплакивал поражение Израиля в международном футбольном матче. Сирийские силы безопасности, вооруженные последними детекторами советского производства, стали искать в Дамаске израильского шпиона. Они обнаружили его 18 января 1965 года, ворвавшись в его квартиру, когда он передавал сообщение своим кураторам. Коэна повесили в мае 1965 года, и это передавали по сирийскому телевидению.

Габриель прочел первое сообщение, где фигурировало имя Кребса, при мерцающем свете свечи на столике. Оно было передано по европейскому каналу в мае 1963 года. В подробном отчете о внутренней политике партии «Баас» и интригах был абзац, посвященный Алоису Брюннеру.

«Я встретился с „герром Фишером“ на коктейле, устроенном ведущей фигурой в партии „Баас“. Герр Фишер выглядел не слишком хорошо, так как недавно потерял несколько пальцев на руке, вскрыв конверт с бомбой в Каире. Он винит в покушении на свою жизнь мстительное еврейское отребье в Тель-Авиве. Он утверждал, что своей работой в Египте более чем рассчитается с израильскими агентами, которые пытались убить его. Герра Фишера в тот вечер сопровождал мужчина по имени Отто Кребс. Я никогда прежде не видел Кребса. Он высокий, голубоглазый и в противоположность Брюннеру с очень немецкой внешностью. Он много пил виски и производил впечатление человека уязвимого – такого можно шантажировать или завербовать каким-то иным путем».

– И все ясно? – сказал Габриель. – После одной встречи на коктейле?

– Видимо, да, но не теряйте надежды. Коэн даст вам еще один ключ. Посмотрите следующее сообщение.

Габриель прочел и это при свете свечи.

«Я видел „герра Фишера“ на прошлой неделе на приеме в министерстве обороны. Спросил насчет его приятеля герра Кребса. Я сказал, что мы с Кребсом обсуждали одно деловое начинание и я огорчен, так как от него ничего не слышно. Фишер сказал, что в этом нет ничего удивительного, так как Кребс недавно переехал в Аргентину».

Познер налил Габриелю бокал вина.

– Я слышал, в Буэнос-Айресе славно в это время года.

Габриель и Познер расстались на пьяцца Фарнезе, затем Габриель уже один пошел по виа Джулия к отелю. Ночью похолодало, и на улице было очень темно. Габриель шагал в глубокой тишине по неровным камням тротуара, и ему представилось, что он идет по Риму полтора столетия назад, когда Ватикан правил тут. Он подумал, как Эрих Радек шел по этой самой улице, дожидаясь, когда получит паспорт и билет на свободу.

Но действительно ли Радек приезжал в Рим?

Судя по досье епископа Гудала в «Анима», Радек приходил в «Анима» в 1948 году и вскоре уехал под именем Отто Кребса. Эли Коэн обнаружил Кребса в Дамаске только в 1963 году. После этого Кребс, судя по записям, перебрался в Аргентину. Факты были вопиюще противоречивыми и, пожалуй, никак не сочетались с историей Людвига Фогеля. Согласно документам Государственного архива, Фогель жил в Австрии в 1946 году и работал в американских оккупационных войсках. Если это правда, то Фогель и Радек никак не могли быть одним и тем же человеком. Тогда как же объяснить уверенность Макса Клайна, что он видел Фогеля в Биркенау? А кольцо, которое Габриель забрал в коттедже Фогеля в Верхней Австрии? «1005 – отлично сработано. Генрих»… А часы? «Эриху с обожанием от Моники»… Может быть, кто-то другой приезжал в Рим в 1948 году под видом Эриха Радека? И если это так, то почему?

Столько вопросов, думал Габриель, и лишь один возможный след: Фишер сказал, что это неудивительно, так как Кребс перебрался недавно в Аргентину. Познер прав. У Габриеля нет иного выбора, кроме как продолжить поиск в Аргентине.

Глубокую тишину взорвал похожий на жужжание шмеля стрекот motorino. Габриель оглянулся через плечо и увидел мотоцикл, заворачивавший из-за угла на виа Джулия. Он вдруг ускорил ход и помчался прямо на Габриеля. Габриель остановился и вынул руки из карманов. Надо было решать. Стоять на месте, как поступил бы обычный римлянин, или броситься бежать? Решение было принято за него, когда двумя-тремя секундами позже ездок в шлеме сунул руку за отворот куртки и вытащил револьвер с глушителем.

Габриель нырнул в узкую улочку, когда три язычка пламени вылетели из револьвера. Три пули попали в стену дома. Габриель пригнул голову и побежал.

Motorino на такой скорости не сумел свернуть в улочку. Он промчался мимо и завихлял, делая нелепый разворот, что дало Габриелю несколько решающих секунд на то, чтобы создать расстояние между собой и преследователем. Он свернул направо, на улицу, параллельную виа Джулия, затем неожиданно налево. Он хотел добраться до корсо Витторио-Эммануэле, одного из самых широких проспектов Рима. Там будет поток транспорта, а на тротуарах – пешеходы. На корсо он найдет место, где скрыться.

Треск motorino зазвучал громче. Габриель оглянулся. Мотоцикл продолжал следовать за ним, с угрожающей скоростью сокращая расстояние. Габриель кинулся бежать, руки его хватали воздух, дыхание с прерывистым хрипом вырывалось из груди. Свет фар осветил его. Он увидел на тротуаре, впереди себя, свою тень – сумасшедшего, размахивающего руками.

Второй мотоцикл свернул на улицу прямо перед ним и, заскользив, остановился. Ездок в шлеме вытащил оружие. Значит, вот оно что – западня, двое убийц, никакой надежды на спасение. Он почувствовал себя целью в тире, которую вот-вот снесут.

Он продолжал бежать – на свет. Поднял руки и увидел свои пальцы, напряженные, сведенные судорогой, – руки страдальца на полотне экспрессиониста. И вдруг осознал, что кричит. Звук эхом отдался от оштукатуренных и кирпичных стен окружающих зданий и забился у него в ушах, так что он уже не слышал рева мотоцикла за спиной. Перед глазами возникла картина: его мать у польской дороги, и Эрих Радек, приставивший револьвер к ее виску. Только тут он понял, что кричит по-немецки. На языке своих снов. На языке своих кошмаров.

Второй убийца нацелился и приподнял козырек своего шлема.

Габриель услышал свое имя:

– Ложись! Ложись! Габриель!

Он понял, что это голос Кьяры.

И упал на панель.

Пули Кьяры пролетели над его головой и попали в приближавшееся motorino. Мотоцикл, потеряв управление, развернулся и врезался в дом. Убийца перелетел через руль и растянулся на камнях мостовой.

– Нет, Габриель! Оставь! Да скорей же!

Он поднял глаза и увидел протянутую к нему руку Кьяры. Он залез на motorino, прильнул к спине Кьяры, а мотоцикл с треском понесся по корсо к реке.

У Шамрона существовало правило насчет пользования конспиративными квартирами: никаких физических контактов между агентами мужского и женского пола. В тот вечер на квартире Конторы на севере Рима, близ ленивого изгиба Тибра, Габриель и Кьяра нарушили это правило со страстью, какая бывает порождена страхом смерти. Только после этого Габриель потрудился спросить Кьяру, как она нашла его.

– Шамрон сказал мне, что ты едешь в Рим. Он попросил меня последить, не угрожает ли тебе опасность, чтобы обезопасить тебя. Я, конечно, согласилась. У меня ведь личная заинтересованность в том, чтобы ты продолжал жить.