Убойная реприза

Сайт даже в Интернете завели, хвастают: кто сколько убил птичек, отравил собачек, делятся навыками, как это сделать ловчее. Или ночной разбойник подбежит сзади, когда с Мартышкой за полночь гуляю, даст по затылку арматурой… Помню, шел на дачу с позднего концерта, с поздней электрички – темно, тихо… Слышу, бегуще-крадущиеся шаги сзади, оглянулся – мужик с дубиной! Увидел мое лицо, заорал: «А-а!..» и помчался обратно. То ли узнал меня в свете Луны, то ли – сумасшедший. Вот я и размышлял: помрешь вдруг завтра-послезавтра – обидно же будет! Видел я, как на помойку выволакивали рукописи одного писаки, освобождая жилплощадь. Будто в назидание иным. Лишь недавно он, благостно улыбаясь, откровенничал по телевизору, что у него вышла очередная книга и что он работает над новым циклом, что у него много задумок, творческих планов, и вот – поди ж ты! Выволакивают книги, и его, и чужие с дарственными надписями, и… чашки, блюдца, на что смотреть особенно больно. И стоят у помойки, поджидая, как стервятники падаль, две стертые старушки и старичок.

Я прикидывал: идти ли мне под сень лип и тополей, и тут зазвонил телефон. Иногда я узнаю, кто звонит, не поднимая трубки. В этот раз я насторожился, как если бы заговорил стол. Снял трубку и услышал голос Насти: «Здравствуйте. Эдуард Наумович просит вас зайти и дополучить причитающуюся вам сумму». Допричитающуюся… А что мне будет допричитаться, когда я умру? Сколько солнечных дней? Сколько благотворных часов за чистой работой, сколько умных искренних разговоров и напутственных добрых слов?! И похвал, а не клеветы! Допричитается… за что допричитается – мы же свернули постановку, отрубили, отрезали. А взять не свое мне никак нельзя! Боком выйдет. Кто-то невидимый и сильный подсчитывает: сколько мне и чего надо… насмехается иногда. Как-то по-мелкому исхитрился и вроде оправданно – есть в доме было нечего, купил в «Гастрономе» на Солянке продукты. Осень была октябрьская, серая, утро воскресное, безлюдное, принес домой, и, словно по волшебству, будто в мультфильме – всё на глазах стало портиться! Котлеты, еще недавно розовые, смачные – посинели, молоко – скисло, консервы… Открыл «Окунь в томате» – пленка черная поверху. Помидоры – такими помидорами в морду бы запустить, а в какую? Неужто в свою?!

А случалось наоборот! – обманули меня, доверившегося, и оказался я без копейки тридцать первого декабря. И шел я мимо Большого театра… вечер был, фонари горели, вьюжило. Там проспешит кто-то, тут парочка торопится… Троллейбус с желтыми окнами пустой прокатит. И вдруг как-то взвихрился снег передо мной, я в том месте теперь всегда смотрю под ноги, и что-то, вижу, шевельнулось на заснеженном тротуаре, наклонился – деньги! И ровно столько, насколько меня обманули! И теми же купюрами! Сиреневатыми двадцатипятирублевыми.

Поэтому позвонил я Икс Игрековичу.

– Труд должен быть оплачен, – сказал режиссер.

– Но ведь мы ж поменяли концовку.

– А результат? Результат же был. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.

– Но мы же сознательно поменяли плюс на минус… или минус на плюс.

– А это провидение, – подготовленно сказал режиссер. – Художник зачастую поступает нелогично. Успех невозможно просчитать, а те, кто просчитывает… Вспомните, сколько фильмов и спектаклей были удостоены наградами, получили те или иные премии и… пшик. А фильмы, которые презрительно хаяли, – живут и здравствуют!

– Ну, как-то неловко все-таки…

– В последнюю минуту мы почувствовали озарение, доверились интуиции и – победили. Что ж тут зазорного, что вас смущает? А если бы мы строго следовали сценарию – был бы результат? Ожидаемый?.. Тут еще как посмотреть: и сами бы запачкались в нечистом деле, и дуралеи эти схватились бы, да и ухнули с моста! Или, не приведи Господи, уронили бы Раису – она бы точно полезла их разнимать. Или еще хуже – секунданта нашего квеленького уронили, и он бы кончил жизнь в волнах с мусорной пеной. Сами посудите, что лучше? Это нас с вами осенило! Это вдохновение! И успех не случаен, а закономерен. Поэтому мы вправе рассчитывать на полновесную оплату труда!

– Вы это говорите, потому что хочется взять? – спросил я.

– Да, – честно ответил режиссер. – Сначала сомневался, а поразмыслив, решил взять! И взять, заметьте, свое, а не чужое! А заказчик, полагаю, набил кошелек чужим, вы видели его физиономию? И вообще, – сожалеючи добавил Икс Игрекович, – мало мы с них слупили. Они же не знают ничему цены: ни слову «любовь», ни слову «достоинство». Вчера был в одном доме… выставили вино – пять тысяч долларов за бутылку… пили, причмокивали, а в глазах вопрос: «Что за хрень такая – пять тыщ?!»

– А не навлекем на себя? – спросил я, навеки запомнивший посиневшие котлеты из «Гастронома» на Солянке.

– Какой вы догматик! Ну, да, да, не захотели участвовать в грязненьком деле, но ведь это же – благородно! А благородство…

– Какое тут благородство?..

– А что же это – коровья лепешка? Ну, пускай, не благородство, а просто добрый поступок, и учтите: не-ко-рыст-ный, имеет право на вознаграждение. И вообще, говорить об этом, когда вокруг лгут, грабят, убивают и берут миллионные взятки – чистое чистоплюйство!

И все-таки я сомневался, едучи к Эдику. Вглядывался в метро исподволь в людей, прикидывая: откуда они-то берут деньги? Кем трудятся? Вот студенты, вот пенсионеры, домашние хозяйки, гости столицы – чтобы не происходило, какая бы власть ни была на дворе – их, гостей, то есть – не москвичей, завсегда видно. А вот – полумосквичи – замкнуты, напряжены, не обкатаны… а вот москвичи на две трети, вроде все утряслось, устаканилось, но тоже, если приглядеться – шлейф провинциальности еще тянется, еще сопутствует…

Смотрел я, смотрел и понял, что скоро в Москве москвичей не останется. Для исконных москвичей метро – гордость родовая, а для тех, кто сейчас в вагоне – унижающее их средство передвижения. И что денег в жизни человека должно быть строго определенное количество, как температура тела, как давление: меньше – плохо, и больше – тоже не хорошо.

С тем и приехал, притопал к старому серому дому с белыми рамами, искажающими первоначальный облик, как искажает лицо человека не подходящая ему оправа очков.

– Как жизнь! Как служба? – приветствовал я охранника.

– Трудимся, – разулыбался он, довольный.

Ох, любят у нас барина! И любят в барина поиграть, в шубу его нарядиться. Вчера еще червяк учрежденческий, еще на подступах к вратам ведомственным сжимавшийся душой в комочек, заглядывавший в глаза начальству раболепно, подхихикивающий всякой хозяйской шутке, получив должностенку, глядишь, в момент приобретает черты полководческие: и бровки нахмурит и помолчит важно, и зубом цыкнет, и ходит, будто Землю ему подстелили, чтоб только он мог тело свое пронести. Ну, разумеется, до тех пор, пока не встретит более высокого начальника. Сильно я, помнится, удивлялся в армии на ребят, взошедших на самое наималюсенькое повышение ефрейторское, и рьяно, самозабвенно, упоительно командовавших подчиненными им тремя-четырьмя солдатиками.

Телевизор под потолком не работал.

– А телевизор – сломался, что ль?

– А чего там смотреть-то, – осмелел охранник, – мозги только пудрят.

– Мозги можно пудрить тем, у кого они есть! – нравоучительно пояснил я.

– Оно так, – согласился охранник. – Только пудры уж слишком много кладут.

– Да, – подтвердил я, удивившись его меткости, – не жадничают!

Навстречу, чуть не сбив меня, выскочил мужик. Глаза у него исходили болью. Охранник пожал плечами, показывая свою неосведомленность. Дверь хлопнула – человек исчез в улице, оставив недоброе предчувствие.