Убрать ИИ проповедника

— Орлов! Что с тобой, Гена! — выкрикнула она и опять посмотрела на Богдана. Вскочила со стула, но пошатнулась и схватилась за скатерть, таща её за собой. Со стола начала падать посуда.

— Официант, кто — нибудь! — но голос её не слушался, она была уже достаточно пьяна. Она захотела подойти к упавшему Орлову, но зацепилась каблуком за сползшую на пол скатерть, потеряла равновесие и упала. К ним подбежали два официанта. Один поднимал её, другой разговаривал по телефону.

— «Скорая» будет через пару минут, они уже очень близко! — успокаивал её второй официант.

Женщина отталкивала помощь и ползла на четвереньках к мужу. Добралась до него, расстегнула воротник рубашки и остановилась, всматриваясь в его обездвиженное лицо.

Богдан встал, положил на столик деньги и незаметно направился к выходу.

19.

Я больше не артист

Зимний сад стал любимым местом встречи, когда оставалось свободное время. Чаще всего они встречались там после ужина. Стеша всегда садилась у больших кактусов, Муслим где-нибудь рядом, а Марго любила походить, потрогать листья, наклониться к цветам, что-то поправить — она любила землю, сады, фонтаны.

Напротив Стеши, на маленьком стеклянном столике стоял маятник. Маятник качался и оставлял причудливые следы на почти белоснежном песке, насыпанном на специальную дощечку. Стеша сидела, не двигаясь, и внимательно следила за маятником глазами.

— Что-то наш Богдан запаздывает. Стеша совсем голову потеряла, — попытался пошутить Муслим. Все же друг друга чувствовали.

— Пожалуйста, следи лучше за своей головой, — тут же ответила Стеша. Она не стеснялась того, что переживала за Богдана.

Марго подошла к кактусам, внимательно осмотрела распускающийся на одном из них цветок. Зачем-то его понюхала.

— Всё-таки кактусы не цветут. Это какие-то случайные цветы. Тебя Богдан вчера ничем не удивил? Он грозился разобраться с какой-то идеей, — обратилась она к Стеше. Она тоже немного волновалась.

— Он возится с шумерскими табличками, — ответил вместо неё Муслим, внимательно следивший за ними обеими.

— А-а-а! Я знаю тогда. Разоблачил, наверное, сказки про аннунаков, — сделала вид, что догадалась, Марго.

— Как думаете, к нему Жрица уже приходила? — спросила Стеша. Ей давно хотелось это спросить у самого Богдана, но она не решалась.

— Рано или поздно это случится, — казалось, что Муслиму хотелось с ней поговорить, а она все разговоры переводила в другую плоскость, не ту, что нужно было Муслиму, но он умел ждать и находить нужный момент.

Послышались твёрдые быстрые шаги и в оранжерею вошёл Богдан. Галстук он нёс в руке, рубашка была расстёгнута у горла, брови нахмурены.

— Я провалил задание, — выпалил Богдан.

— Не может быть! — почти вскрикнула Стеша, а Муслим даже дёрнул головой от неожиданности, — ты ничего не услышал? Не понял? Что случилось? — продолжала Стеша взволнованным голосом.

— Мне показалось знакомым лицо мужчины, с которым я работал, — он подошёл к Марго, но говорил достаточно громко, чтобы слышали все.

— Надо же! — удивилась Марго.

— Я услышал твоё имя у него в голове. Чётко — «Марго». Даже «моя Марго». Ну, я и взбесился. Я потерял контроль. Я на секунду возненавидел его.

— Но на свете полно Маргарит, Богдан! Что ты с ним сделал? — сказала она совершенно спокойным и даже немного насмешливым тоном, встала и подошла к нему совсем близко.

— Сердечную аритмию, наверное. Короче, он свалился с кресла. Рухнул вместе с этим чёртовым уродливым креслом. Здорово так упал. Выживет.

— Не паникуй, старик! — попытался его успокоить Муслим.

— Зато я понял, что я всё слышу. Я понял, что я слышу больше, чем этот мужик сам себя понимает. У него большие проблемы с самим собой. Что-то давит на него, как каменная плита. И ещё, он безжалостно спаивает свою жену. Она смотрела на меня и думала, как ей спастись. У неё просто кричало всё внутри: «Помогите мне!» Она меня просила ей помочь. Как такое может быть? И я я ведь могу ей сейчас помочь. Мне это ничего стоит. Если бы вы видели глаза этой женщины!

— Она красивая? — спросила Стеша.

Муслим кашлянул.

— Да, — сразу ответил Стеше Богдан. Он заметил её пристальный взгляд и волнующиеся глаза Муслима тоже заметил, — я пойду к себе.

Богдан медленно вышел из оранжереи и также медленно шёл всю дорогу до своей комнаты. Открыл дверь, включил свет поярче, скинул пиджак, туфли и увидел доску. Ему принесли доску! Поставили на самое видное место напротив двери. Сжалились! Принесли это сокровище, чтобы он не расстраивался, успокоился и отвёл душу! Рядом лежали его инструменты, которые он сам привёз в клинику ещё Эдвардом. Богдан бросился к доске, взял её в руки, понюхал, закрыл глаза, прижал к груди. Запах дерева действовал безотказно — окрылял и воодушевлял, несмотря ни на что, и придавал сил.

Руки сами знали, что им делать. Часа два он вырезал на доске, не отвлекаясь и не поднимая головы, как в трансе или в коконе. Казалось, ничто не могло его отвлечь. Он был похож на человека, которого наконец выпустили из страшного места, где держали взаперти и морили голодом, и он всё никак не мог наесться и напиться. Резец ходил по дереву как по пластилину. На доске отчётливо стало видно Стешино лицо. Оно получилось немного напуганным, растерянным, ожидающим. И, как всегда у него, — живым. Он думал о ней и вспоминал её — и старую и молодую. Почему он вырезал Стешу, а не Марго? Отвечал ей на сопереживание? Увидел в ней чувства? Или боялся браться за Марго?

«Богдан, кем ты был в прошлой жизни? Расскажи мне о себе», — услышал он в голове Стешин голос. На секунду он подумал, что это говорит незаконченный портрет, как Буратино у Папы Карло, но потом улыбнулся и вспомнил про телепатию. После омоложения они активно начинали ей пользоваться.

— Я я был артистом театральным артистом. Ты разве не знала? Но я был неудачником. Настоящим лузером, понимаешь? Я не сыграл ни одной серьёзной роли. Я страдал от этого, потому что никто не видел во мне то самое настоящее, что у меня было.

— Зачем ты так говоришь? Наверняка это было не так.

— Это было именно так. Если совсем начистоту, я не очень любил театр. Он не дал мне его полюбить. Театр — это не моё. Я сейчас это понял окончательно.

— Ты артист? Ты играл в театре?

— Уже нет. Я больше не артист.

— Ты московский?

— Я не знаю, какой я. Я — детдомовский. Родился во время войны. Я никогда не знал свою мать.

— Я понимаю Знаешь, моя мать покончила с собой. В лесу. Мне было одиннадцать. Мы жили тогда в Хабаровске. Лучше её никогда не знать, чем вот так потерять. Я даже не знаю, почему она это сделала.