Убрать ИИ проповедника

— Чем ты занималась в той жизни?

— Я стала реставратором. Я жила в Питере потом у отца. Меня заворожил Питер. Теперь я понимаю почему.

— Потому что Северная Пальмира?

— Да. Он весь засыпан песком. Ну, то есть, цокольные этажи в центре утоплены в грунте. Да даже это не основное. Об этом можно долго говорить, не сейчас.

— Муслим был твоим мужем?

— Да. Он был моим вторым мужем. Но оба раза нелюбовь. Да и потом Он не мог иметь детей. Я стала его ребёнком, но это не совсем правильно, наверное

— Правильно, это как? Скажи, зачем мы им нужны здесь?

— Я слышала, что им нужен человеческий мозг с максимально развитыми нейронными связями, которые бывают у некоторых особенных стариков. Им нужна прожитая жизнь, опыт.

— Прожитая жизнь? Моя незаметная обыкновенная жизнь?

— Видимо, ты что-то не понял в ней. Или себя не понял. Но сейчас тебя никак нельзя назвать обыкновенным. Ты необыкновенный, Богдан! Ты чуткий, внимательный, ты сильный. Ты умный. Ты мне нравишься.

— Стеша, давай увидимся.

И тут он услышал Марго. Откуда она взялась? Как это было возможно? Она сказала: «Богдан, осталось совсем чуть-чуть. Потом мы будем свободны». Внутри всё оборвалось. Он сразу вскочил на ноги и начал кричать, озираясь: «Марго! Ты где? Ты у себя?» Взял панно в руки и опять начал кричать: «Да! Я всё сделаю! Марго, мы будем свободны!» Потом поднял панно высоко над головой и шарахнул его об пол со всей силы. Схватил стул и начал долбить им по панно, пока оно не раскололось на мелкие куски. Руки покрылись ссадинами, кое-где сочилась кровь, а он всё долбил и долбил. И приговаривал: «Дурочка». Потом опять услышал Стешу: «Не уходи! Богдан!» Он оставил несостоявшееся панно в покое и повалился на кровать. Пролежал так минуту, не двигаясь, и опять вернулся к Стеше: «Скажи мне, если можешь, Стеша! Скажи ты знаешь о задании, после которого нам дадут свободу?» Но ответа не последовало. Он прождал несколько минут, встал с кровати, надел резиновые шлёпанцы, которые валялись рядом на полу, и вышел из комнаты.

20.

Разве я знаю свой путь?

Он шёл по коридору, как во сне ходят лунатики. Мог и по потолку. Дошёл до самой дальней двери и постучал. Тишина. Опять постучал — сильно, настойчиво. Марго открыла дверь. Босая, прекрасная, удивлённая, с мокрыми волосами, в белом халате. Ничего не спросила, просто отпрянула от прохода и дала ему войти в комнату. Закрыла дверь. Молча он притянул её к себе и поцеловал в губы, горячие, такие же, как у него. Сорвал с неё халат, сорвал с себя рубашку, пуговицы рассыпались монетами из волшебной копилки.

— Ты — шептали губы, — или не ты?

— Не я, — улыбалась Марго.

Он поднял её на руки и отнёс на кровать.

— Нам нечего бояться, Богдан. Уже нечего.

Ободранные от схватки с недоделанным панно руки не могли насытиться её кожей. От того, что было больно, удовольствие становилось ещё сильнее. Нежный, знакомый дурманящий запах кружил и без того ничего не соображавшую голову.

— Мне всё равно. Ты — моя женщина. Ты всё, что я хочу, — шептали его губы.

Её грудь казалась волшебством, уносящим его в неведомые дали наслаждения. Марго, постанывая, как будто пела самую красивую арию, написанную гением, написанную для него одного. Богдан покрывал её поцелуями, как ни делал никогда в жизни, глаза уже ничего не видели, сердце билось изо всех сил. Они стали одним целым, он обрёл то, ради чего появился на свет и ждал долгие мучительные годы, она чувствовала каждое его движение, а он её, в этом волшебном ритме тело витало в невероятности, в каком-то благе, в непонимании, что это происходит с ним, только её дыхание оставляло почти исчезающую связь с реальностью. Надо было прожить жизнь, потом переродиться и понять, что любовь никуда не ушла. Наверное, в тот момент он был и Эдвардом и Богданом и ещё кем-то, тем, кому наконец повезло. Он не мог выпустить её из рук, не дотрагиваться, не целовать — всю ночь.

Утром Богдан тихо вышел от Марго и смело направился восвояси. Опьянение ночи ещё оставалось, тело чувствовало воздушность и какую-то музыкальность бытия. Ему хотелось выбежать на летнее цветущее поле и бежать по этим цветам, как по волшебному ковру неизвестно куда. Раскрыть руки, как птица, и парить над миром, который может быть так прекрасен. Но где-то в самом дальнем уголке его наслаждения, очень тихо и немного тревожно, звенел колокольчик. Что-то почти незаметно настораживало. Нет! Это не у него звенит, это просто он слышит возможное и невозможное и ещё не привык к себе новому до конца.

Открыл дверь в свою комнату, встал под душ. Вода приятно стекала по телу, а он стоял и слушал, как она течёт, на лице продолжала блуждать идиотская счастливая улыбка — ничего не мог поделать с постоянно разъезжающимися губами. Взял шампунь, держал его в руке с минуту, забыв, что с ним надо делать, потом намылил голову, закрыл глаза. Шампунь пах шафраном и апельсином. Сначала не понял, что звучало в голове, расслабился, но потом чётко услышал голос. Прислушался внимательнее. Замер. Незнакомый женский голос, с лёгким непонятным акцентом.

— Богдан, я пришла на стук твоего сердца.

Он так испугался этого непривычного, нового голоса, что включил зачем-то горячую воду и чуть не обжёгся. Это ещё кто? Смерть, что ли? Привычка не верить своему счастью из той старой жизни ещё не отпустила. Выключил воду и опять прислушался.

— Но это моё сердце. Оно стучит для меня, — послал он ответ.

— Энергия любви для всех, — продолжил голос.

— Кто вы?

— Я — Жрица Наами. Не бойся! Это моя клиника.

Богдан всмотрелся сквозь мокрое стекло душевой кабины и увидел женский силуэт в длинном балахоне до пят. Затем он немного приоткрыл ползающую стенку, чтобы рассмотреть силуэт получше.

— Твоя нагота — это предрассудок. Мы не стесняемся своих тел. Я подожду в комнате, — сказала Жрица и исчезла.

Богдан кое-как вытерся полотенцем, накинул висевший на вешалке халат и вышел в комнату. Разбитое панно, раскиданные инструменты, валяющаяся одежда — комната оставалась в том виде, в котором он её оставил.

— Прощу прощения за бардак. Я спешил, — сказал Богдан.

Перед ним стояла молодая женщина, лет тридцати, высокая, около метра восьмидесяти, очень худая, или, точнее, узкая, тонкокостная, с почти белыми волосами, спускавшимися ниже плеч, и с яркими, большими синими глазами. Одета она была в длинную белую тогу с капюшоном, который не закрывал ни лица, ни волос и каким — то чудесным образом держался на голове, придавая её образу монашеский вид. Или сектантский. На шее на длинном шнуре висел золотой кулон с изображением Сатурна.

— Настало время нам с тобой познакомиться, Богдан. Я пришла из Внутренней земли.

Богдан стоял, не шевелясь и не произнося ни слова.

— Мы живём на планете около двадцати миллионов лет, — улыбалась Жрица, — телепортация — это всего лишь управление энергией, это технология, которой человечество Поверхности лишили по определённым причинам. Это не так сложно. Ты научишься со временем.

— Я, что, особенный? Почему я? — несмотря на неожиданность и некоторый страх от присутствия белокурой Жрицы, Богдан старался не подавать виду и спросил её немного агрессивно. Но он и правда не знал, почему она выбрала его для таких откровений, и начал предвкушать что-то новое и пугающее, какой-нибудь сложный выбор, судьбоносное решение, перемену.

— Приходит время, когда людям надо полагаться на самих себя, на свои скрытые возможности, вставать на путь познания самих себя. Только этот путь спасёт вас, — Жрица говорила непоколебимым тоном, к которому привыкли прислушиваться и исполнять без лишних вопросов.

— Вы пришли с добрыми намерениями? — осторожно спросил Богдан, уже теряя свой напор.

— Люди Внутренней земли всегда стараются помочь населению Поверхности не переступать черту самоуничтожения. Были провалы, большая волна смывала целые цивилизации, и скоро опять может наступить такой момент.