Участок

Это не значит, что Стасов следовал в жизни слепому принципу «хочу – не хочу». Он ориентировался, если можно так сказать, на разумность своих желаний. Он презирал ту логику жизни, которая диктует: «надо потому, что надо!». Его больше привлекала логика: «надо, потому что действительно надо». Вот ульи на зиму готовить для хранения в омшанике – действительно надо. Сено косить действительно надо. Детей поднимать действительно надо. И так далее. И он заметил, кстати, что это всегда совпадает с «хочется». И с ульями возиться, и детей поднимать – просто охота. А вот тащиться на сельский праздник только потому, что «надо, Романыч, людей уважить», – этого он не понимал. Уважить людей он мог и другим способом.

В результате о Стасове сложилось мнение, что он как бы немного нездешний. Не то чтобы марсианин, но... В общем, говоря просто, с легкой придурью мужик. Стасова это мнение не волновало, тем более что и жена и дети были людьми абсолютно нормальными. Володька даже чересчур нормальный. Зайди к нему в любое время дня и ночи родственник или сосед, или вообще посторонний человек, попроси его влезть на трактор и чего-нибудь привезти или отвезти, Володька протрет глаза и даже не спросит зачем, влезет и поедет. Эта безотказность почему-то считается лучшим качеством в деревенском жителе, с чем старший Стасов не согласен, но мнения своего другим не навязывает: жизнь не переделаешь!

Поэтому следователи к нему и не обратились, зная его репутацию странноватого человека и опасаясь путаницы. Сам же он к ним лезть не хотел: не чувствовал, что это действительно надо.

Кравцов, задав еще несколько вопросов и получив ответы, в которых не было принципиальных добавлений к уже сказанному, оделся и пошел в село. Цезарь ковылял рядом. Навстречу им шел Хали-Гали.

3

Навстречу им шел Хали-Гали.

– Здорово, Цирроз! – поприветствовал он Цезаря, одновременно прикладывая руку к козырьку фуражки и изображая отдание чести: так он любил здороваться с Кравцовым.

Кравцов усмехнулся.

– Цезарь! – поправил он.

– Да помню я, – засмеялся Хали-Гали. – Но вот какая штука, забыл! У меня утром память вообще никуда не годится. Днем лучше. А к вечеру вообще ничего не помню.

После этого Хали-Гали сел рядом со Стасовым на бережку и стал наблюдать. И увидел среди обычных удочек Стасова одну особенную – телескопическую, красивую, из какого-то синтетического материала.

– У меня такая же была, только бамбуковая, – сказал он. И поведал Стасову историю, которую мы уже знаем, добавив при этом кое-что личное: – Помнишь Марию Лапину? Такая же история получилась. Когда я на ней жениться хотел, а она в Полынск уехала и за другого вышла, я сразу ко всем интерес потерял. Ну, не так, чтобы уж вовсе без баб... – кашлянул Хали-Гали с мужским лукавством, – но жениться так и не женился. Неинтересно мне было на других, понимаешь? А к удочкам я сколько раз примерялся: то их вовсе не было, а появились – дорогущие, собаки. Я лет десять на них даже уже не смотрю, чтобы душу не травить. А жалко. Помрешь, а на приличную удочку не половишь. На том свете разве. Только, думаю, там про рыбную ловлю вопрос уже не стоит.

– А хочешь на мою? – предложил Стасов.

– Твоя – это твоя. Не тот интерес. А ты-то на какие шиши купил?

– Подарок. Шурин из города подарил. Я даже цену точно запомнил. Потому что шурин чек в упаковку вложил. Ну, чтобы я точно знал, на сколько рублей мне уважение оказали. Тысяча пятьсот восемьдесят!

Хали-Гали присвистнул:

– Хорошо живет твой свояк! Тыща пятьсот восемьдесят!

Хали-Гали еще некоторое время рассматривал удочку, выспрашивал, что ловится, как ловится, надежная ли. И, охваченный какой-то мыслью, поспешил домой.

4

Он поспешил домой, а через полчаса вышел оттуда, одетый в новый пиджак (то есть пиджаку лет пятнадцать, но надеван всего несколько раз, поэтому и новый). В карман пиджака, завернутые в облигацию 1958 года, были уложены тысяча пятьсот тридцать рублей: все сбережения старика. То есть полсотни на удочку не хватало, но Хали-Гали знал, где их взять.

Он пошел к Сурикову, который, на счастье, случился дома, возился во дворе.

– Василий, не серчай, но мне деньги нужны.

– Мне тоже нужны, – вздохнул Суриков.

– Но я-то тебе не должен, а ты у меня полгода как пятьдесят рублей взял.

Суриков расстроился:

– Вот, ё! Хорошо, что напомнил! Ты подожди недельку, ни копейки нет, я серьезно. У Натальи чего-то там имеется, но она не даст.

Хали-Гали не терпелось:

– А если я ей объясню, что ты должен?

– Орать на меня начнет. Да и не поверит, подумает – на выпивку берем.

Суриков подумал. И вспомнил:

– Слушай! Мне же Сашка Мурзин должен – не пятьдесят, а целых семьдесят! Пошли!

Но и у Мурзина не оказалось денег.

– Мужики, я бы рад, но сам в долгах!

– А перезанять у кого-нибудь? – подсказал Хали-Гали.

– Кто мне даст?

– Клавдия-продавщица даст, она к тебе нормально относится, ты же ей машинку швейную задаром починил, сам хвастался.

– Натурой даст, в смысле – водкой. А так нет, – со знанием дела сказал Мурзин.

Хали-Гали тут же придумал:

– А давай водкой возьмем! Возьмем – и продадим кому-нибудь. За бутылку как раз пятьдесят дадут.

– Он мне семьдесят должен, – уточнил Суриков.

– Двадцать потом получишь! – обнадежил его Хали-Гали. – Тебе не к спеху, а мне прямо сегодня надо.

А разговор этот, надо заметить, состоялся на территории винзавода, где Мурзин чинил электромотор. Лев Ильич увидел беспорядок, подошел:

– Это что тут такое? На троих соображаете?

Мурзин не любил несправедливых обвинений:

– Извините, Лев Ильич, но вы оторвались от народной жизни! На троих давно никто не соображает. На троих откуда пошло? Я еще помню: водка три шестьдесят две стоила. Трое по рублю, ну и у кого-то еще мелочь есть. Вот и на троих.

– Три шестьдесят две она стоила после! – поправил Хали-Гвали. – А до этого два восемьдесят семь. По рублю, правильно, а на сдачу – плавленый сырок!

– Размечтались, я смотрю! – уличил Лев Ильич. – Марш отсюда все!